У Чухлява дух сперло, точно кто подхватил веревкой под ребра и туго стянул. Кое-как передохнув, хотел крикнуть – угрозой, – получился шип:

– Яшка-а! Суки-и-ин сын!

Смолк говор у плетня… Стешка и Яшка кинулись в сторону и, шлепая ногами по земле, скрылись в темноте. Егор Степанович, покачнувшись, взмахнул руками и пошел по направлению к своему дому. Всю ночь, лежа на полатях, разглаживал дрожащие ноги, стонал.

А наутро запряг пару лошадок, отправился в поле.

«Поглядим, сукин сын, как запоешь… Я те поклонюсь, Дай вот только срок…! Приду, гляди… Ты ушел – другие люди найдутся… С Ильей вот Максимовичем возьмемся, спаримся: Илья, бог даст, на ноги (поднимется… Тогда поглядим».

Илья Максимович упорно стряхивал с себя хворь. Верно, у него по телу пошли чирьи. Они лопались, рядками вскакивали на шее, спине, ногах, зрели маковыми головками.

– Это не беда – чирьи, – говорил он, – от чирья ног не протянешь. Утроба только была бы в порядке. А то ведь утроба ссохлась. Теперь малость расправилась утроба.

Сегодня утром он совсем хорошо почувствовал себя: встал с постели раньше всех, ушел на гумно и у дырявого овина – сам похожий на дырявый овин – присел на гнилом обрубке осины. От осины пахло фельдшером. На углу у риги, около остатков соломы, пыжилась сизая рожь…

Очканом и Илья Максимович заинтересовался.

«Говорят, ко всем лезет, пишет что-то. А что?»

Вспомнил Карасюка, список – сердце забилось.

«Да нет. Кто доказать может: Карасюка и Пчелкина прикончили. Думать об этом не след. На ноги крепче вставать надо, вставать да и другим порядком», – решил Плакущев и поднялся с обрубка осины, посмотрел на дырявый овин.

– Эх, как тебя без хозяйских-то рук размотало, – проговорил он, с присвистом ощерив крупные и желтые зубы. – Ну, теперь, голубок, давай поправляться.

К плетню подбежал Шлёнка. Он за время болезни Ильи Максимовича, таскаясь ежедневно в лес за лыком, проторил дорожку через плакущевское гумно и теперь, подскочив к плетню, уцепился за толстые дубовые колья и замер.

Илья Максимович сдирал с овина гнилую солому, выбрасывал на ток трухлявые перекладины и что-то ворчал. На спине у него, под самотканной рубашкой, ходили лопатки, как концы весел, от него шла испарина, будто от лошади после быстрого бега.

Шлёнка оглянулся. Чтобы попасть в Широкий Буерак, ему теперь надо было с полверсты бежать обратно. Он некоторое время стоял в нерешительности. Затем весь потянулся, как перерубленный червяк.

– Илья Максимыч, здоровенько как ваше? – заговорил он. – Давно не видал тебя. Гляжу – на гумне… Дай, мол, забегу. К тому же, какой-то леший и тропу тут у тебя проторил. Вот башку бы свернуть.

Плакущев выпрямился:

– Здорово, Вася. Лезь уж ко мне. Проторил кто, теперь не сыскать.

– Эко, подлец, плетень-то как размял… ячейщик, чай поди, какой… коммунист. – И Шлёнка перемахнул через плетень, затем подергал, колыхая плетень, за колья и еще больше удивился, глядя на Плакущева: – Как хворь-то тебя скрутила. А ба-а!

– Насилу пот телом пошел, – Илья Максимович показал на мокрое пятно под мышкой.

Шлёнка опустился на корточки рядом с Плакущевым, вынул из кармана две папироски.