— Жарко, мама, снега на лоб скорее. Где Шура, пусть сказочку расскажет или песенку мне споет.

Мать, стоя у его изголовья на коленях, тихонько подвывала, и была от этого особенно страшной.

— Сыночек, не уходи… не осиротинь, пощади… старая я стала, не выдержу.

Васю лечил доктор Водорезов, проживавший по соседству на Кавказской улице, высокий, с грубым голосом и военной выправкой, горбоносый, уже немолодой человек. Александр Сергеевич называл его за глаза «иерихонской трубой». Водорезов и на самом деле когда-то был полковым лекарем, не блистал светскими манерами и отличался еще одной особенностью. Он всегда говорил родственникам, да и самому больному, правду в глаза. Под низкими потолками в доме Смешливых ему приходилось пригибаться, в особенности когда перешагивал порог. Водорезов садился у кровати больного на почтительно придвинутый стул, клал ему на пылающий лоб большую ладонь.

— Ну что, раб божий Василий, — спрашивал он трубным голосом, — выживем аль нет?

— Да что ты, батюшка Николай Григорьевич, Христос с тобою, — скорбно крестилась мать.

— А я что такого сказал? — широко раскрывал глаза Водорезов. — Я ничего. Это для его приободрения, и только. Захочет жить, вывернется. Силенки в этом тельце остались. Вишь как улыбается, проказник. Все понимает. Значит, борется за жизнь.

И Васька, не способный еще подать голос, и на самом деле в эту минуту улыбался немощной улыбкой. Предсказания доктора оказались верными: кризис миновал.

Когда Николай Григорьевич пришел с визитом через неделю, Васька уже слабо говорил и, наученный матерью, благодарно приветствовал доктора:

— Спасибо, дядя Коля…

— Ай да молодец! Значит, не захотел умирать?

— А кто ж того хочет? — улыбнулся бледный Васька. — Котлетку хочу…

— Да где ж ее взять? — вздохнула мать.

Но доктор выписал рецепты и, покачав головой, наставительно сказал:

— Вот что, Матрена Карповна, если хотите, чтобы Василий поскорее на ноги встал, кормите его получше. Хоть из-под земли, но доставайте еду.

Мать горестно слушала.

— Эх, батюшка, батюшка, век за твою доброту поклоны отбивать буду. По старым временам яичек бы тебе за все хлопоты, чебачка, водочки… Да где ж все это в лихую годину возьмешь?.. Не обессудь, родимый, прими за свои благородные хлопоты вот хоть пятерочку. — И она протянула ему зажатую в руке бумажку. Но Водорезов, выпучив глаза, сердито закричал:

— Прекратите! Лучше ему на эту пятерку молока хоть стакан купите. — И, собрав свой чемоданчик, ушел. Он никогда не брал денег с бедных пациентов.

Очутившись под открытым небом, Водорезов остановил свой взгляд на якушевском доме. «Зайду к Александру Сергеевичу, — подумал доктор. — Уже вечер, и он наверняка у себя».

Предчувствие его не обмануло. Хозяин сам распахнул дверь парадного. Был он одет по-домашнему просто. Мятые брюки с широкими штанинами, на ногах парусиновые туфли, любимая сатиновая косоворотка с незастегнутой верхней пуговицей. Близоруко щурясь, хрипловатым простуженным голосом воскликнул:

— Ах, Николай Григорьевич! Как великолепно, что зашел! Давненько не виделись. Откуда и какими судьбами?