— Нога болит...
— Где болит? Ну-ка дай...
Я поставил ногу на подоконник. Настя взяла меня за щиколотку горячими пальцами, тихонько погладила припухшую косточку, дунула на нее:
— Ну вот, больше и не болит.
— Ой... В самом деле не болит... Книжку брать?
— Возьми, Тополёнок, — ласково сказала она. — Да оденься, зябко сейчас.
Я натянул штаны, дернул со спинки стула ковбойку. Легкий стул опрокинулся, грохнул. Я обмер.
— Да не пугайся, — сказала в окошке Настя. — Никто до утра не проснется, я свое дело знаю...
Свечи в баньке на этот раз горели совсем неярко, зато месяц за окном стал пухлый, больше половинки, и светил, как фонарь. От него на серебристой пряже загорелись искорки. Одна свечка стояла на краю стола, Глафира пристроила рядом зеркальце, чтобы на книгу падало больше света. Я, хотя и одетый, кутался для уюта в Настин платок и читал повесть "Выстрел". Веретёна тихо жужжали. Степанида шумно вздыхала, Глафира покашливала, Настя сидела неслышно...
Я дочитал до половины, когда снаружи послышались чьи-то шумные, даже нахальные шаги, завизжала дверь в предбаннике... Я ужасно перепугался: решил, что это меня ищут. Вот влетит-то! Я был уверен, что обязательно влетит, если узнают, что провожу время с ведьмами.
Под потолком зажглась яркая лампочка. На пороге появился дядька. Первое, что я испытал, — это радость: дядька был незнакомый. А потом уж разглядел его подробно.
Гость был в длинном черном пиджаке, к которому прилипли травинки. В жеваных парусиновых брюках. На шее — тощий полуразвязанный галстук. И сам дядька — тощий, длинный и мятый. С острым, вытянутым лицом и горбатым, скособоченным носом. Только прическа его с пробором была аккуратная, даже прилизанная. Блестела под лампочкой.
Дядька покачнулся и веселым голосом сказал:
— Мое почтение, красавицы... "Три девицы под окном пряли поздно вечерком... "
— Тьфу на тебя, окаянный! — рассердилась Глафира. — Чё шляешься по ночам? Свет погаси!
— Виноват-с... — Лампочка погасла. Дядька шагнул к столу. — "Кабы я была царица, говорит одна девица..."
— Кабы я была царица, — пробубнила Степанида, — на порог бы тебя не пускала...
— Степанида Инок... ик... кентьевна внешне всегда строга, — известил нас дядька. — Но в глубине души она человек... ик... редкой доброты, и ик... красоты. И я уверен, что она мне даст сегодня десять рублей. И Настенька даст... А два рубля у меня есть...
— Десять пинков тебе, — неожиданно ясным голосом сообщила Степанида. — Хоть бы мальчонки постеснялся, попрошайка.
Дядька нагнулся надо мной.
— Да... Поэтому меня и перестали здесь любить. Появился юный кавалер... Но я не в об... биб... биде. Позвольте представиться, молодой человек. Лев Эдуардович Пяткин. Бывший музыкант театрального оркестра, выпускн... ик консерватории, а ныне...
— А ныне пьяница, — сказала Настя. — Не трогай дитё.
Лев Эдуардович Пяткин по-петушиному дернул головкой, шагнул мимо меня и сел на лавку у окна, загородил месяц. От Пяткина пахло ржавой сыростью и еще — довольно ощутимо — водкой. Так же, как иногда попахивало от моего отчима.
— В ваших словах, Анастасия Вик... икторовна, есть доля горькой истины. Но только доля... С другой стороны...