Глафира проворчала:
— Ну, Тополек, ты это... да... — И закашляла как-то по-особому. А Степанида сняла очки и достала из-под безрукавки большущий платок, от которого на всю баню запахло ржавчиной...
— А я раньше-то и не слыхала, что Пушкин повести писал, — со вздохом сказала Настя. — Думала, он только стихи...
— Стихи-то у Александра Сергеевича тоже есть чувствительные, — проговорила из-за платка Степанида.
А я, утомленный чтением, вдруг понял, что ужасно хочу спать. Хотел спросить, можно ли пойти домой, да лень было. Хорошо сидеть, закутавшись в пушистый Настин платок и привалившись к стенке...
— Робёнок-от спит совсем... — подала голос Глафира.
— Пусть, — отозвалась из уютного сумрака Настя. — Я его сама...
И я утонул в дремоте. И проснулся солнечным утром в своей постели.
"Повести Белкина" оказались на месте — на этажерке рядом с "Робинзоном" и "Гаврошем".
"Значит, все-таки приснилось", — подумал я. И сам удивился, что мне чуточку грустно.
На всякий случай посмотрел под крыльцо: там ли мешок с пухом?
Мешка не было. Но не было там и другого барахла, которое валялось раньше. Видимо, тетя Тася устроила чистку и все оттуда выкинула.
Скоро я перестал думать о приснившихся ведьмах. Мама послала меня за керосином, а после обеда я помчался на улицу Герцена, и там до вечера мы были заняты разными важными делами: сперва стреляли из рогаток по аптечным пузырькам, потом гоняли в сквере у цирка драный резиновый мяч, потом сидели на крыльце, а дядя Боря рассказывал нам, как устроены фокусы знаменитого циркового артиста Мартина Марчеса... А уж после ужина (когда дядя Боря покормил меня жареной картошкой с луком) была на улице игра в попа-гонялу. Это по дороге две команды гонят палками круглую короткую чурку. Крики на весь квартал и пыль клубами.
Наконец мне попало битой по ноге (по самой косточке — ой-ей-ей...), и я вспомнил, что пора домой.
Когда я, хромая, добрался до Нагорной, были сумерки и меня ждала нахлобучка. Потому что меня черти где-то носят до ночи, а мама должна сходить с ума от беспокойства.
От нахлобучки и боли в ноге настроение у меня было скверное. Я бухнулся в постель, пошмыгал носом и будто провалился в темную яму. Не увидел никаких снов: ни про часы, ни про ночные страхи, ни про ведьм... Но через какое-то время (уж не знаю, через какое) меня разбудил стук.
Я проснулся сразу. Стучали в стекло. Тихонечко. Лампочка на улице не горела, в синем ночном окне я увидел черную голову в платке и плечи. Сердце прыгнуло туда-сюда, хотя я почти не испугался. Сразу узнал Настю.
Зябко ежась и хромая, подошел я к окошку, неслышно отворились створки, которые обычно скрипели.
— Чё не приходишь-то? — шепотом спросила Настя. — Надоело с бабками сидеть? Ты уж не кидай нас пока... Хоть книжечку дочитал бы...
Она говорила не сердито, а вроде бы с неловкостью.
— Али все еще боишься? — спросила она.
— Да не боюсь я... Я не знал, что сегодня тоже надо. Часов-то не было...
— Зачем им каждый-то раз появляться? Ну, пойдем?
Спать уже не хотелось, и я был не прочь навестить ведьм. То ли немножко привязался уже к ним, то ли просто сказка приманивала. Но на всякий случай я сказал: