— Не могли бы вы не сидеть на моей постели? — вежливо попросил он двоих особо приближенных к Джилли, вольготно расположившихся на его, Мередитовой, кровати.

— Чего?

— На моей постели — вы что, по-английски не понимаете?

Он не замедлил подсыпать соли на свежие раны. Последовал ряд замечаний по поводу санитарного состояния кровати с примерами из жизни животного мира.

— А что не так с твоей постелью? — спросил Джилли с вызовом.

— С ней-то все в порядке, но…

Его тираду прервал Джилли: он встал, подошел к Сэмюэлю почти вплотную и, набычившись, свирепо уставился на него.

— Да ты со своей идиотской кроватью, — начал он, — да пошел ты…

— Давай, Джилли, — поддакнул кто-то вполголоса.

— Покажи этому дубине.

Сэмюэль невозмутимо выдержал взгляд.

— Но, — сказал он наконец, — это моя кровать…

Он не договорил, потому что Джилли замахнулся и врезал ему по носу.

— Так его, Джилли!

— Проучи его!

— Пусть только дернется — увидит, что будет!

Они сомкнулись вокруг него, и впервые в жизни Сэмюэлю стало не по себе от того, что его так яростно ненавидят. Он беспомощно вглядывался в раскрасневшиеся враждебные лица, перекошенные от злости. Сэмюэль был на голову выше своего соседа по комнате, и, дай он ему сдачи, его тут же объявили бы задирой и через пять минут ему пришлось бы отбиваться от шестерых. Но если он не ударит в ответ, значит, он трус. С минуту он смотрел в сверкающие глаза Джилли, а потом вдруг, задыхаясь, втянул воздух, прорвал кольцо и вылетел из комнаты.

Следующий месяц включил в себя тридцать самых жалких дней в его жизни. Едва открыв поутру глаза, он тут же попадал на хлесткие языки школьных острословов. Его привычки, его утонченные манеры стали мишенью для язвительных шуточек, и, конечно, ранимость, свойственная подросткам, подлила масла в огонь. Он решил, что теперь навсегда сделался парией и все школьные годы ему придется влачить существование изгоя. На рождественские каникулы он приехал домой в таком душевном упадке, что отец решил показать его психиатру. Возвращаясь в Андовер, Сэмюэль нарочно задержался, чтобы ни с кем не встретиться в автобусе по пути с вокзала в школу.

Разумеется, когда он научился держать язык за зубами, все тут же забыли о его ничтожестве. На следующую осень, осознав, что уважение к другим предполагает сдержанность, он правильно использовал возможность начать с чистого листа, дарованную ему короткой мальчишеской памятью. К переходу в старшие классы он уже был одним из самых уважаемых юношей в классе, и за него горой стоял не кто иной, как его лучший друг и соратник Джилли Худ.

В колледже Сэмюэль был из тех студентов, что в начале девяностых разъезжали в двуконных упряжках, колясках и запряженных четверкой экипажах между Принстоном, Йелем и Нью-Йорком, дабы выразить свое уважение к важнейшему общественному институту футбольных матчей. Он был ревностным адептом хорошего тона, впечатлительные первокурсники подражали его безупречной манере носить перчатки, повязывать галстук и придерживать повод. Вне своего круга он считался отъявленным снобом, но, поскольку его круг был