Торопливый топот: легкие, на мягкой подошве, туфли из редкостной плотной кожи, привезенной с Цейлона, задают в беге темп; следом гонятся две пары грузных проворных сапог, темно-синих с позолотой, забрызганных грязью, отражая в мокрых разводах лунные блики.

Легкие Туфли молнией перескакивают через пятно лунного света и ныряют в непроглядный лабиринт проулков: из кромешной тьмы впереди доносится только прерывистое шарканье подошв. Возникают Проворные Сапоги: короткие клинки кое-как заткнуты за пояс, длинные плюмажи скособочились; бегущим едва хватает дыхания чертыхаться и проклинать глухие закоулки Лондона.

Легкие Туфли перемахивают через смутно различимую калитку и с шумом продираются сквозь живую изгородь. Проворные Сапоги перемахивают через ту же калитку и тоже продираются сквозь живую изгородь, но впереди внезапно вырастает ночной дозор: двое кровожадных стражников с пиками наперевес, свирепо закусившие губу по привычке, усвоенной во время походов в Испанию и Нидерланды.

Однако на помощь никто не зовет. Запыхавшийся преследуемый не кидается стражникам в ноги, судорожно сжимая кошелек; преследователи тоже не вопят: «Держи! Лови!» Легкие Туфли проносятся мимо порывом ветра. Стражники в замешательстве разражаются руганью, смотрят вслед беглецу, затем мрачно перегораживают пиками дорогу в ожидании Проворных Сапог. Мрак, будто огромной дланью, накрывает плавное движение луны по небосклону.

Луна, отпущенная на волю огромной дланью, вновь обласкивает бледным свечением свесы крыш и карнизы, а также стражников: раненые, они корчатся в пыли. Проворные Сапоги мчатся по улице дальше: за одной из пар тянется след из темных пятен до тех пор, пока их носитель — неловко, на бегу, — не перевязывает рану тонким кружевом, сорванным с воротника.

Стражникам не повезло: Сатана тем вечером разгулялся вовсю — и уж не он ли собственной персоной, смутно маяча впереди, резво перемахнул через ограждение у калитки? К тому же супостат явно чувствовал себя тут как дома — по крайней мере, в этой части Лондона, прямо уготованной для его непотребных игрищ, ибо улица, точно на рисунке, сужалась чем дальше, тем больше, а дома, теснясь, клонились друг к дружке все ближе и ближе, образуя тем самым удобные засады, как нельзя более пригодные для убийства и его сценической сестры — внезапной кончины.

По длинным, прихотливо извилистым проулкам неслись гончие за добычей, то пропадая во тьме, то появляясь в лучах луны, исчерчивая упорным ходом ферзя шахматную доску из пятен света и тени. Загнанный, уже скинувший с себя короткую кожаную куртку беглец, полуослепнув от струившегося по лицу пота, принялся в отчаянии озираться по сторонам. Затем резко сбавил скорость, пробежал немного назад и стремглав ринулся в переулок, настолько темный, что солнце и луна, казалось, находились там в затмении с тех самых пор, как по земле с грохотом скользил последний ледник. Ярдов через двести беглец остановился и втиснулся в стенную нишу, сжавшись в комок и затаив дыхание, гротескным божком, лишенным во мраке туловища и очертаний.