Элизабет слегка вздрогнула, и он обернулся к ней.

— Тебе холодно, дорогая? Я дам попону, накрой ноги.

Она опять вздрогнула, хотя пыталась скрыть это.

— Мне не холодно, — сказала она. — Просто время какое-то странное. Я хотела бы, чтобы ты поговорил со мной. Во времени скрыта какая-то опасность.

Он подумал о козле.

— Опасность? Что ты имеешь в виду?

Он взял её сжатые руки и положил их себе на колено.

— Я имею в виду, что есть опасность потеряться. Вот свет, который падает сюда. Я подумала, что у меня внезапно возникло ощущение, будто меня распылили и превратили в облако, частицы которого осели и смешались со всем, что меня окружает. Приятное было ощущение, Джозеф. А потом я услышала филина и испугалась, что, если я так сильно соединюсь с горами, то, быть может, никогда не смогу опять стать Элизабет.

— Просто это такое время суток, — успокоил он её. — Видимо, оно воздействует на всё живое. Ты когда-нибудь наблюдала за животными и птицами вечером?

— Нет, — сказала она, и чувствуя, что открыла нечто, связующее их, порывисто повернулась к нему. — Я не думаю, что когда-нибудь замечала что-то скрытое, — сказала она. — А сейчас мне словно протерли глаза. И что же делают животные вечером?

Её голос зазвенел, выводя его из задумчивости.

— Не знаю, — угрюмо сказал он. — То есть я знаю, но я должен подумать. Знаешь, о таких вещах трудно говорить, — извиняющимся тоном добавил он и замолчал, глядя в сгущающуюся тьму.

— Да, — наконец сказал он, — вот как раз то, из-за чего вечером, когда темнеет, все животные затихают. Они вовсе не закрывают глаза и не засыпают, — он опять замолчал.

— Мне запомнилась одна вещь, — сказала Элизабет. — Не знаю, когда я её обнаружила, но именно сейчас ты сказал сам себе об этом времени суток, а та картинка важна для него.

— Какая? — спросил он.

— У кошек хвосты лежат прямо и неподвижно, когда они едят.

— Да, — кивнул он, — да, я знаю.

— И только в это время они лежат прямо, и только в это время они такими остаются.

Она весело рассмеялась. Сейчас, поведав о такой ерунде, она считала, что её рассказ должен восприниматься как насмешка над спящими животными, о которых говорил Джозеф, и была очень довольна. Она казалась себе очень умной, раз смогла сказать такое.

Он и не сообразил, какое хитрое сооружение может быть воздвигнуто на кошачьих хвостах, и сказал: «Въедем на холм, потом опять спустимся к зарослям у реки, потом — через большое поле, и мы будем дома. С вершины холма нам уже, наверное, будут видны огни».

Вокруг сгустилась непроницаемая тьма тихой ночи. Словно чужак, крадущийся в ночном безмолвии, повозка в темноте въехала на холм. Элизабет всем телом прижалась к Джозефу.

— Лошади знают дорогу, — сказала она. — Они узнают её по запаху?

— Они её видят, дорогая. Только для нас она в темноте. Для них она — в полумраке. Скоро мы будем на вершине холма, а оттуда уже можно видеть огни. Тихо-то как, — недовольно промолвил он. — Не нравится мне эта ночь. Ничто и не шелохнётся.

Прошло, кажется, не менее часа, прежде, чем они миновали холм, и Джозеф остановил упряжку, чтобы лошади, которые, опустив головы, часто и тяжело дышали, отдохнули от подъёма.