– А еще, государь, слыхал ли ты, знаешь ли, что было? – снова заговорил Адашев, видя, как воспрянул духом его питомец, в котором перед этим жажда победы боролась с боязнью понести поражение…

Скрывал эту борьбу душевную ото всех Иван, но от Адашева она не укрылась. А стоило проявить сомненье царю, и все бы кругом заразилось тем же опасным чувством.

– Что ж было-то? Толкуй скорее. Немного нам можно и калякать тута. В церковь, поди, пора… Говори же, ну…

– Это невдолге и сказать, государь. Ивана Головина челядинец, Тишка по имени, уражен был стрелою татарской. И лежит в жару. Была, видно, стрелка чем ни на есть да помазана… И видит Тишка во сне все поле, то самое, с которого подняли, принесли его… И будто тамо все битва идет… А по-над полем – апостолы святые: Петр и Павел, и святитель Николай чудотворец – так и витают, осеняя полки наши, русские. И взмолились татарове: «Отче Николай! Помоги нам! Погибаем!» Тогда святитель и говорит апостолам: «Воистину глаголю вам: граду сему вскорости свет православия узрети доведется». Благословили блаженные град Казань, а сами – по воздуху растаяли… Все про Тишкино видение слышали…

– А я и не слыхал декеле! Попик тута один еще мне сказывал, что святого Данила видел во сне… И свет будто бы сиял чудесный над Казанью. Ну, да что гадать! Буди воля Божья! В церковь пора…

И со всеми Иван отправился в свою походную церковь во имя архистратига Михаила Архангела, для которой среди стана был раскинут особливый большой шатер, как и для других двух походных церквей: во имя Сергия Преподобного и св. Екатерины.

Тесно стало в церковном шатре, когда вошел туда царь с ближайшими воеводами, с братом Владимиром и боярами своими. Задняя стенка шатра распахнута вся, и за ней – черная ночь разлита над землею. А в другом конце шатра, у походного иконостаса, увешанного небольшими древними иконами в золотых и жемчужных ризах, усаженных самоцветными камнями, – здесь, как днем, светло от десятков толстых восковых свечей, пылающих перед святынею.

И куда ни погляди в шатре – все облито светом от свечей, которые держат в руках молящиеся. Свет этот, неровный, дрожащий какой-то, колеблется и перемежается, особенно когда с Волги в раскрытый вход ветер залетит, надувая и выгибая парусом полотняные стены шатра. Руки, сталью окованные, иные в рукавицах, в перчатках боевых, осеняют пламя свечей от течения воздуха – и темнеет тогда в шатре… И больше еще сливаются во что-то бесформенное, неопределенное – те десятки сотен обнаженных голов, которые видны там, за раскрытой стеной шатра, слабо озаренные волнами света, наполняющего самою церковку…

Там, извне, сгрудились младшие воеводы, ратники простые, обозные люди… все, кому места не нашлось в самом шатре. И горячо они молятся, иные даже вслух твердят слова молений, словно надеясь, что так Господь скорее услышит просителей. Задние ряды в этой многотысячной толпе совершенно сливаются с окружающей их тьмою.

Набегающий с Волги клубами туман речной, расстилаясь над землею, кутая в пелены свои неподвижную толпу, еще больше сливает всю бесформенную людскую массу с общими очертаниями земли и неба, такими призрачными в этот темный, осенний, предрассветный час. Словно бы клубы тумана желают совсем сплотить, породнить темный хаос всего мироздания с неясными блестками душевных сил, оживляющих груди слабых и бессмертных в то же время творений людей, этих повелителей всего существующего на земле!