Мурзалеевы ворота достались Семену Васильевичу Шереметеву, за которым в запасе князь Василий Семенович Серебряный должен стоять. Храбрый, доблестный воевода, Дмитрий Плещеев с помощью князя Микулинского должен с татарами у Тюменских ворот справляться, которые тоже прямо во дворец ведут…

Разошлись воеводы, которым подальше от царя места достались. Надо готовить людей на помощь планам и замыслам Ивана, отдохнуть хорошенько перед штурмом и собраться с силами, чтобы покорить сарацин государю православному… А Иван и спать не лег, долго еще беседовал с теми воеводами, которые с его стороны войска поведут.

Потом призвал второго духовника своего, Андрея, тоже протопопа Благовещенского, которого с собой в поход взял, – и со слезами во всех грехах перед ним исповедался.

– Во имя Отца и Сына, и Духа Святого – отпускаются тебе, чадо, все грехи твои вольные и невольные! – осеняя широким крестом коленопреклоненного Ивана, произнес старичок-исповедник, благословив свое чадо духовное, и ушел в походную церковь, где уж все духовенство лагерное собралось, чтобы всенощное бдение править, а там и заутреню петь.

– Вели, Алеша, юмшан мой нести, доспехи все боевые! – сказал Иван Адашеву, ожидающему приказаний царя, который уж совершенно помирился с любимцем своим, признал, что вчерашнее вмешательство Адашева было кстати.

Адашев сам помог вооружиться царю, каждую пряжку, каждое колечко оглядел на кольчуге: цело ль да исправно ли? Шлем стальной, вороненый, хитрым золотым узором изукрашенный, сверху короной царской из литого золота осененный, наготове лежит. Над забралом, в иконке небольшой, изображающей Георгия Победоносца, – часть нетленных святых мощей заделана, чтобы ни пули, ни стрелы не касались венчанной главы миропомазанника.

Нагнулся Адашев, сам хочет шпоры Ивану прикрепить. И вдруг почувствовал, что рука, которою царь опирался ему на плечо, сильно дрогнула.

– Что с тобою, государь? Али крепко затянул?

– Нет… Стой… Молчи! Молчите все! – почти прикрикнул Иван на окружающих, которые негромко толковали между собою о том, что завтра Бог даст.

Все словно окаменели, заражаясь внутренним непонятным волнением, от которого внезапно вспыхнуло лицо царя, озаренное багровым огнем светильников, зажженных в шатре.

– Слышите? Слышите ль, спрашиваю вас: звоны над Казанью знакомые? Точь-в-точь как большой благовестник-колокол в Симоновом монастыре, бывало, звонит…

И, порывисто подойдя к выходу, царь распахнул полы шатра, высунул голову наружу и стал прислушиваться.

Всех тоже так и качнуло за царем. Сгрудились за Иваном толпою, дыхание затаили, слушают: нет, не слышно им ничего!

– Слышите ль? Пытаю… Што ж молчите?!

– Слышим… Да не ясно… Словно бы далеко очень… – нерешительно раздаются голоса.

– Вот, вот! Я слышу, государь! – быстро, громко вырывается у Адашева. – И то: наши колокола, монастырские… К добру такой знак, государь. Радуйся! Сам Бог тебе знать дает, что скоро на месте кумирен бесовских воздвигнешь ты храмы Божьи…

– Вот, вот… Так я сразу и подумал, Алеша. Один ты умеешь понять меня… Верю, Господи! – подымая руки и глаза к небу, произнес в молитвенном порыве Иван. – Верю и обет свой даю: первое дело мое будет, как город возьмем, церковь поставить во имя Заступницы всех христиан, Пречистой Матери Христа, Бога Нашего!