Почему же я так думал? Я натянул на плечи теплое одеяло и повернулся на бок. Мысли шевелились вяло. Русские, думал я, не стали бы так себя вести, разве что люди из КГБ... А если бы КГБ захотел меня арестовать, то это сделали бы по-другому, и наверняка успешно. Остальных русских приучили к порядку с помощью различных мер устрашения: трудовых лагерей, психиатрических больниц и смертных приговоров. В голове прозвучал голос Фрэнка. Он говорил за завтраком:

— В России почти совсем нет уличных грабежей. Преступность здесь действительно очень мала. Убийств практически не бывает.

— Все революции порождали репрессии, — заметил я.

— А вы уверены, что правильно понимаете то, что здесь происходит? с несколько озадаченным видом спросила меня миссис Уилкинсон.

— Люди терпеть не могут отказываться от своих привычек, прежде всего от лени и вольнодумства, — пояснил я свою мысль. — Поэтому чтобы дать человеку лекарство, вам следует заставить его разжать зубы. Революционеры по своей природе деспоты, агрессоры и угнетатели. Это следствие комплекса превосходства. Но, конечно, все это они творят потому, что желают вам добра.

Мои слова не вызвали возмущенной отповеди Фрэнка. Он лишь повторил, что в действительно социалистических странах — таких, как Россия, — нет причин для преступности. Государство заботится об удовлетворении потребностей, предоставляя людям все, что им следует иметь.

Уже шестьдесят, если не больше, лет прошло с Октябрьской революции.

Ветер разнес ее кровавые семена по всему миру, они проросли и дали всходы.

Но уже два, а то и три поколения в России были отучены от применения насилия в быту.

Из-под подшлемников на меня смотрели горящие глаза тех, кто сам выращивает свой урожай. Они были минимум на шестьдесят лет моложе людей с пустыми, унылыми глазами, которым давали все, что им следует иметь.

Когда на следующее утро я отправился в ГУМ, Фрэнк следил за мной.

Я спокойно, не оглядываясь, вышел из гостиницы, остановился в тени под навесом и увидел, как он торопливо выскочил на улицу.

За завтраком, уступая настойчивым расспросам Наташи, я сказал, что собираюсь встретиться еще с несколькими специалистами-конниками, но сначала пойду в ГУМ купить новую шапку, так как свою вчера потерял.

По лицу Фрэнка пробежала легкая тень, и он задумчиво посмотрел на меня. Тут я вспомнил, что, когда накануне он следил, как я прощаюсь со Стивеном и ухожу в гостиницу, шапка была у меня на голове. Каким же нужно быть осторожным с каждым самым невинным замечанием, сказал я себе.

— И как же вы умудрились ее потерять? — спросил Фрэнк. В его голосе слышалось одно лишь дружеское участие.

— Наверно, уронил в фойе или в лифте, — беспечно ответил я. — Я даже не обратил внимания.

Наташа посоветовала мне спросить у портье за стойкой. Я пообещал спросить и честно выполнил обещание. А кто-нибудь наверняка проверил, обращался ли я к портье. Может быть, и не сразу, но проверил обязательно.

Когда я вошел в ГУМ, Фрэнк держался на приличном расстоянии позади.

Красную вязаную шапочку с белым помпоном я заметил сразу же. Из-под шапочки с миловидного маленького личика глядели серо-голубые глаза. Женщина выглядела слишком юной и миниатюрной для того, чтобы можно было поверить, что она жена и мать. Мне легко было понять, почему девятый этаж без лифта явился для нее бедствием.