— Велехов? — атаман подумал — какой Велехов? Какой станицы рожак?

— Вешенской, господин атаман. Но так-то я с Востока, просто… переселились. Потом обратно вернулись.

Атаман фыркнул в усы.

— Без господ. Не люблю. Звать как?

— Григорием крестили.

— Григорием… знал я одного Григория… и тоже из Вешенской. В Междуречье служил. Не отец твой, часом?

— Дядя. Меня в его честь и крестили. Он в Басре погиб. Уже потом.

— Да, так и было.

Григорий думал, что атаман предложит помянуть, но он не предложил

— Хороший казак был. Дельный, отчаянный. За его голову моджахеды тысячу николаевских червонцев[137] давали…

Атаман вздохнул

— А за мою только двести. Продешевили, идолы. А ты сам — на земле сидишь, или — как?

— Одно время служил. Потом сидел. Сейчас опять в седле.

— Ага. А здесь чего забыл?

Велехов шагнул вперед, положил на стол письмо от Платонова. Атаман не обратил на него ни малейшего внимания

— Депешу я потом почитаю. Ты мне — как есть расскажи.

— Хочу диверсионную группу сделать.

— Какую-какую?

— Диверсионную. У нас ошибка в том, что мы все время защищаемся. А они все нападают. Надо наоборот…

— Э… мил друг, ну ты хватил. Да у меня почитай под полсотни маневренных групп в горах. Авиаразведка. Конная разведка.

— Ага. Одну расстреляли недавно. Местные нас за километр чуют — казаки прошли. Лошадей у местных нет. Нас и видать и слыхать. Моджахеды — как только мы идем, либо прячутся, либо засаду мастят. Верхи бегут — кто, если не казаки. А местные их не выдадут. Часть их за освободителей держат, а части — жизнь дорога.

— И что предлагаешь?

— Пешком. В одежде как у местных. С оружием, как у них, с базара.

Атаман хрипло захохотал

— Ну, ты и дал, казак. Пешком… пока карабкаться будешь, или подохнешь, или в засаду влетишь. А если кто тебя с воздуха заметит — так бомбами и пулеметами и причешет…

— Местных как то не замечают.

— Кто сказал?

— Много мы тел видим? Сводки откройте — одно и то же. Кровь, следы волочения. Кровь, следы волочения. Даже если и подраним кого — через месяц все равно на ногах.

— И думать забудь. Мои архаровцы наткнутся — откроют огонь без предупреждения. Разбираться не будут, кто — свои, чужие…

— Так меня тоже взять непросто. Что в горах, что так. Первыми они меня не увидят, а потом оборемся. Местные материться не умеют…

Атаман постучал по столу

— И думать забудь. Иди в разведку, в проводку конвоев — милости просим.

— Я как сказал, так и сделают.

— Своевольничать?!

Велехов выдержал взгляд атамана. Когда то его дядя, в честь которого его и назвали — по слухам перечил самому генералу Корнилову.

— Впрочем… — сказал после некоторого раздумья атаман — казачье дело вольное. Хочешь делать — делай. Только на неприятности нарвешься — не жалься[138] потом.

— Сроду не привык!

Атаман улыбнулся в бороду.

— Похож, ей Богу, похож. Твоего отца я тоже знал, но он поспокойнее был. А твой дядя, чуть что, так в драку лез. Но все равно — о тебе же заботу проявляю. Случись бомбардировка — и как опознать? Авиаразведка тебя заметит — пиши, пропало. Ты, верно подметил — муртазакам местным, местные приют дают. А тебе, дураку — кто даст…