— Надя, не надо его стыдить! Ты что? Пристыживание детей — самое последнее дело в воспитании! От него потом все комплексы личностные произрастают! — строго проговорила вдруг Ветка, вытянув гордо шейку из воды. — Я сама виновата, и правда стирала долго…

— Ну, слава богу, жизнь налаживается, кажется… — весело рассмеялась Надежда, глядя на нее сверху вниз. — Раз про воспитание заговорила, жить будешь, значит…

— Господи, да куда я денусь-то… — тихо и грустно проговорила Ветка. — Конечно, жить буду, выхода-то у меня больше никакого нет…

— Правильно говоришь, подруга. Нету у тебя выхода. Ну ладно, вы тут грейтесь пока, ребятки, а я сбегаю вниз, посмотрю, что там у нас делается. Я быстро!

Она пулей слетела вниз, открыла дверь Веткиной квартиры и сходу ткнулась лбом в здоровенного мужика, одетого в синий сатиновый, явно не рассчитанный на его богатырскую фигуру кургузый пиджачишко. Он повернулся к ней небритым лицом, моргнул испуганно.

— Вы кто? — спросили они в следующий момент друг у друга дружным хором.

— Я слесарь… — первым опомнился мужик. — А вы хозяйка, да?

— Нет, я не хозяйка… — растерянно покрутила головой Надежда. — А скажите… А тут еще мужчина молодой был…

— Да здесь я, Надь! — послышался из ванной веселый Сашин голос. — Меня тут мужики на подхвате держат, скоро все сделаем! Как твоя подруга, отогрелась?

— Ага! — радостно прокричала ему Надежда. — Отогрелась!

— А с пуговицей что?

— А с пуговицей просто шутка, Артемкина кергуду такая! Никто ничего на самом деле не глотал, просто ложная информация!

— Ну, тогда слава богу… — выглянул он наконец из ванной. Надежда только ахнуть успела, взглянув на него коротко — дорогой изысканно-серый костюм смотрелся теперь на Саше нисколько не лучше синего сатинового пиджачка верзилы-слесаря, был перемазан то ли ржавчиной, то ли еще чем похуже. Черные грязные разводы на лбу и щеках делали его лицо изысканно-суровым, похожим на красивую мордаху грозного Рембо из старых добрых американских боевиков. Правда, в них Рембо так никогда не улыбался, будто выплескивал быстро и щедро в собеседника порцию неожиданной радости. А у этого — рот до ушей. Приятно, черт возьми. Раз — и плеснуло в тебя свеженькой радостью! Хорошо. Аж дух захватывает…

— Мы скоро закончим, Надь! — заверил ее Саша. — Ты иди пока, я поднимусь потом. Еще же воду собирать надо будет…

— Ага. Я сейчас поднимусь к себе, вытащу Ветку из ванной, переоденусь и снова приду. Надо еще ведро с собой прихватить и тазик. И тряпок всяких побольше. Тут же ужас что такое творится…

— Ничего, справимся! — снова улыбнулся он ей и исчез торопливо, откликнувшись на грубый нецензурно-бравый призыв второго, видимо, слесаря, не столь вежливого, как встретивший Надежду в дверях верзила. Потом он еще выговаривал Саше что-то трехэтажное и цветисто-заковыристое — она уж не стала слушать, выскочила пробкой за дверь. Терпеть не могла крепких выражений. Не из женской нежности, а с детства их не любила. Папины друзья так же вот заковыристо изощрялись, когда они с мамой пытались вытащить его из их разгульной компании…