— Сколько ей лет?

— Лет пятнадцать.

— Ее фамилия Андерссон, но я не вижу ее телефонного номера. Возможно, у нее телефон без абонентской платы, ее нет в справочниках… есть только телефонный номер отца.

— Ладно, я позвоню ему. Вы можете сбросить номер мне на телефон?

— Уже.

— Спасибо, спасибо, Анья… Простите, что я нагрубила, просто я волнуюсь за Йону. Вдруг без поддержки он сделает что-нибудь не то.

— Вы с ним говорили?

— Это он попросил меня найти девочку. Я сама ее никогда не видела, не знаю… Он рассчитывал, что я ее найду, но я…

— Позвоните отцу Беверли, и я смогу искать дальше, — сказала Анья и отключилась.

Сага съехала на обочину и набрала присланный Аньей номер. Прямой номер — 0418, значит, Сконе. Может быть, Свалёв, подумала она, слушая гудки.

Где-то посреди Сконе, в обшитой еловыми досками кухне, мужчина снял телефонную трубку. Он только что вошел, а до этого час выпутывал зацепившуюся за соседскую колючую проволоку корову, которая сумела перешагнуть через «электрического пастуха». Пальцы у Эверта Андерссона были в крови, и он вытирал их о свой синий комбинезон.

Когда зазвонил телефон, взять трубку ему помешали не столько грязные руки, сколько чувство, что нет ничего, о чем ему хотелось бы теперь поговорить. Он нагнулся, посмотрел на определитель. Скрытый номер. Наверняка какой-нибудь продавец с неестественным голосом.

Телефон перестал звонить, но тут же затрезвонил снова. Эверт снова взглянул на дисплей и наконец ответил:

— Андерссон.

— Здравствуйте. Меня зовут Сага Бауэр, — послышался нервный женский голос. — Я из полиции, комиссар Службы безопасности. Мы разыскиваем вашу дочь, Беверли Андерссон.

— А что случилось?

— Она ничего не натворила, но я думаю, что она знает кое-что, что важно для нас.

— Она пропала? — слабым голосом спросил Эверт.

— Я рассчитывала, что вы сможете дать мне ее телефон.

Когда-то Эверт видел дочь своей наследницей. Он думал, что она продолжит традицию, будет жить в его доме, ходить в его сараи, хозяйственные пристройки и по его лугам.

Будет ходить по саду, который разбила ее мать, в заляпанных грязью зеленых резиновых сапогах, такая же толстая, как мать, но в кожаном пальто и с косой, перекинутой через плечо.

Однако Беверли уже в детстве была совсем другой. Это пугало его.

Она росла, и вместе с ней росло то, другое. Она отличалась от него, отличалась от своей матери. Однажды он зашел в сарай, когда Беверли была совсем маленькой, лет восьми-девяти. Она сидела в пустой тележке на перевернутом ведре и, закрыв глаза, что-то пела. Она вся ушла в звук собственного голоса. Эверт хотел прикрикнуть, чтобы она прекратила дурачиться, но светлое выражение на детском личике смутило его. С этой минуты он знал: в дочери есть нечто, чего ему не понять. И он перестал разговаривать с ней. Едва он пытался что-нибудь сказать, слова пропадали.

Когда мать Беверли умерла, в усадьбе воцарилось полное молчание.

Беверли начала надолго уходить из дома, могла пропадать где-то часами, иногда — сутками. Полиция привозила ее домой из мест, в которые она не знала, как попала. Ее мог увести с собой кто угодно. Ей было достаточно, чтобы с ней ласково заговорили.