Вокруг лагеря суетились красноармейцы, отрывая окопы и занимая позиции, а напротив ворот уже устанавливали «трехдюймовку». Еще одну «излаживали» так, чтобы она смогла подавить пулемет, буде тот затащат на колокольню. Третье орудие я пока не узрел, но оно, скорее всего, устанавливается с другой стороны, у запасных ворот.

Возможно, кому-то покажется нелепым, что для подавления восстания заключенных, имевших одну винтовку на восьмерых, проводят такие серьезные приготовления, но только не мне. Переоценить противника плохо, но избави боже его недооценить!

— Антон, тормозни, — приказал я водителю, а когда машина остановилась, открыл дверцу и громко спросил: — Бойцы, кто у вас главный?

— Терентьев, комбриг, — отозвался кто-то, а еще один из красноармейцев поприветствовал:

— Здравия желаю, товарищ Аксенов.

О, этих ребят я хорошо знаю. Можно сказать — однополчане. Вышел из машины, и пока отыскал Терентьева, ладонь заболела от крепких рукопожатий.

Командир бригады устроился на возвышенности, рассматривая монастырь в бинокль, благо, что стена здесь не очень высокая.

— Высокой начальство пожаловало, — поприветствовал меня комбриг. — Раз приехало, будет руководить!

— Ага, — поддержал я Терентьева. — Сейчас начну руками водить. Скажите лучше, что вы в биноклю-то углядели, товарищ комбриг?

Терентьев стал серьезным.

— Пулемет на колокольне, как я и думал. На стенах никого нет, но внутри, в зданиях, расположились стрелки — стволы бликуют. Видимо, будут ждать, чтобы мы вошли внутрь, тогда и стрельбу откроют. Парламентеров станем отправлять?

— А надо? — поинтересовался я.

У меня с некоторых пор при слове «парламентер» начинала болеть раздробленная лопатка, и принимались зудеть шрамы. И винить некого — сам дурак.

— А как прикажете, товарищ начальник губчека, так и сделаем, — пожал плечами Терентьев. — Здесь не Соловки, здания из кирпича, не из камня. Снарядов у меня по десять ящиков на ствол. За пару часов из обители сплошные руины сделаю.

— Ясно, — вздохнул я. Посмотрев на комбрига, спросил: — Белую тряпку найдете?

— Вона как, — присвистнул комбриг. Повернувшись к подчиненным, приказал — Мигом белый флаг сделать!

Пока красноармейцы сооружали флаг, удивленно спросил:

— Неужели людей жалко? А я-то считал, что чекисты — люди железные.

— Людей-то чего жалеть? — пожал я плечами. — Этих побьют, бабы новых нарожают. Мне монастыря жалко. Вот, расхреначите вы, на хрен, святую обитель, а она историческим памятником окажется, нас с вами в вандалы запишут.

— М-да, товарищ начальник губчека, шуточки у вас, — покрутил головой Терентьев. — Я же вас знаю, человек вы смелый, но зачем самому башку подставлять? Неужели не страшно?

— Страшно, — кивнул я, забирая у красноармейца белый флаг. — Знали бы вы, как мне страшно. Но придется.

[1] Теперь Калевала.

Говорят, снаряд в одну воронку дважды не попадает. Стало быть, не должны меня подстрелить во второй раз. Но на самом-то деле и снаряды в одну воронку влетают, и парламентеры, вроде меня, пулю схлопотать могут. Как пойдет.