Миг спустя один из абенаки лежал на спине в ручье, и Йен пытался утопить его, а другой стоял за спиной самого Йена и старался взять в захват его шею. На другой стороне ущелья раздался шум, как будто шло множество людей: гремели барабаны, бессвязный гул голосов шумел, словно прибой.

Абенаки на миг замерли, но Йену этого хватило: он вывернулся из их хватки и, оскальзываясь на илистом дне, бросился через ручей к высокому дубу. Подтягиваясь и цепляясь за ветки, Йен быстро полез наверх, не обращая внимания на раненую руку.

Индейцы тоже подбежали к дереву, но опоздали: один из них подпрыгнул и чуть не схватил Йена за босую ногу, но тот успел влезть на ветку в десяти футах над землей и приникнуть к стволу. Спасен? Йен надеялся на это.

Абенаки рыскали вокруг дерева, будто волки, поглядывая то на солдат наверху, то на Йена… то на Уильяма, лежавшего на той стороне ручья. Йену стало дурно. Господи, что он сможет сделать, если они решат перерезать Уильяму горло? Ему даже кинуть в них нечем.

Хорошо еще, что у них при себе нет пистолета или лука – должно быть, оставили наверху вместе с лошадьми. Они могут лишь кинуть в Йена камнями, но не похоже, чтобы они собирались это делать.

Шум наверху усилился – мужчин стало больше. И что это они там такое кричат?.. Абенаки оставили Йена в покое, перешли через ручей, испачкавшись в грязи и еще больше замочив штаны, и остановились у тела Уильяма. Перевернули его и обшарили одежду. Ничего не нашли – должно быть, Уильяма уже кто-то ограбил – и, отвязав лошадь Йена, с насмешливым возгласом «могавк!», исчезли в зарослях ив.

Йен с трудом взобрался по склону, помогая себе здоровой рукой, прополз некоторое расстояние и залег за бревном на краю опушки. Перед глазами мелькали темные пятна – будто мошкара роилась. Рядом что-то происходило, но не слишком близко, так что Йена это пока не заботило. Он закрыл глаза, надеясь, что пятна пропадут. Однако они превратились в жуткие созвездия розовых и желтых пузырей, вызвав дурноту.

Йен открыл глаза. Несколько почерневших от пороха солдат Континентальной армии волокли по дороге пушку. Некоторые из мужчин сняли мундир, другие и вовсе щеголяли голыми торсами. Вскоре по дороге прошла еще одна процессия с пушкой. Солдаты покачивались от жары и усталости. В мужчине, который с несчастным видом ковылял рядом с оружейным лафетом, Йен узнал полковника Оуэна.

Им навстречу шел большой отряд; его знамя уныло обвисло, будто хаггис с выеденной начинкой. Знакомое знамя… А длинноносый, хмурый мужчина, который подъехал к Оуэну, наверняка генерал Ли.

Йен находился слишком далеко и не слышал, о чем они говорили, но по жестикуляции Оуэна все понял. Одна из его пушек сломалась – разломилась, должно быть, от яростной стрельбы, а другая слетела с лафета, и ее волокли веревками прямо по камням.

Йена охватило смутное ощущение того, будто нужно что-то срочно сделать… Уильям! Нужно рассказать о нем кому-нибудь. И это явно будут не англичане.

Слушая Оуэна, Ли нахмурился еще сильней и поджал губы, но пока держал себя в руках. Он наклонился к нему, кивнул и что-то сказал, а потом снова выпрямился. Оуэн утер лицо рукавом и махнул своим солдатам. Они подхватили веревки и с мрачным видом потащили пушку дальше. Трое или четверо из них были ранены, судя по обмотанным тканью головам и рукам, еще один хромал, подволакивая окровавленную ногу и держась за пушку.