— В том числе и его судью, то есть твоего отца, Элизабет?

— Нет, нет, не надо так говорить!.. Изложи мне твое поручение, отец, и я его выполню.

Судья помолчал немного, нежно улыбнулся дочери, потом ласково положил руку ей на плечо и сказал:

— Ты не лишена здравого смысла, дочка, отнюдь нет, но ты слишком подчиняешься голосу сердца. Так слушай же. В этом бумажнике двести долларов. Отправляйся в тюрьму — не бойся, тебя там никто не обидит — и отдай вот эту записку тюремщику, а когда увидишь Бампо, поговори с ним, бедным стариком. Ты можешь дать волю своим чувствам, но не забывай, Элизабет: законы — это то, что отличает цивилизованное общество от дикого. И еще помни, что Натти совершил преступление и что судьей его был твой отец.

Мисс Темпл ничего не ответила, только прижала к груди руку, державшую бумажник, и, взяв Луизу под руку, вместе с ней вышла на главную улицу поселка.

Они шли молча, держась поближе к домам, где вечерние тени почти полностью скрывали их обеих; до слуха девушек не доносилось ничего, кроме неспешной поступи бычьей упряжки и поскрипывания телеги, двигавшейся впереди и в том же направлении, что и они. При слабом свете едва можно было различить силуэт погонщика, который медленно и лениво брел рядом со своими быками, как видно устав после тяжелого трудового дня. На повороте, там, где стояло здание тюрьмы, бычья упряжка на мгновение преградила путь молодым девушкам: поставив быков головой к тюремной стене, погонщик в награду за их покорный труд давал им клок сена, которое висело в торбах на шеях у быков. Все это было настолько обычным зрелищем, что Элизабет и не глянула бы вторично на упряжку, если бы вдруг не услыхала, что погонщик вполголоса разговаривает со своими быками.

— Веди себя прилично, Брайндл, ну пожалуйста! — говорил он.

И обращение к быкам, резко отличавшееся от принятого в здешних краях, и сам звук голоса говорившего заставили мисс Темпл вздрогнуть. Поворачивая за угол, она неизбежно должна была оказаться рядом с погонщиком и, несмотря на его грубую одежду, узнала в ней Оливера Эдвардса. Глаза их встретились, и ни темнота, ни широкий плащ, в который была закутана Элизабет, не помешали молодому человеку также узнать ее.

— Мисс Темпл?!.

— Мистер Эдвардс?! — воскликнули девушки одновременно, но голоса их прозвучали еле слышно: молодых людей, по-видимому, обуревали сходные чувства.

— Возможно ли это? — проговорил Эдвардс, уже не сомневаясь более, что перед ним действительно Элизабет. — Почему вы оказались подле тюрьмы? Ах да, вы, наверное, идете в дом священника. Ведь это мисс Грант с вами, если не ошибаюсь? Примите мои извинения, мисс Г рант, я не сразу узнал вас.

Вздох, вырвавшийся у Луизы, был так слаб, что его услыхала лишь Элизабет, и она поспешила ответить Эдвардсу:

— Мы не только находимся подле тюрьмы, но именно в нее и направляемся. Мы хотим заверить Кожаного Чулка в том, что не забыли его подвига. Мы обязаны быть справедливыми, но и не хотим быть неблагодарными. Я полагаю, вы также пришли навестить его. Я буду вам признательна, если вы позволите нам пройти первыми, мы пробудем там не более десяти минут. Доброй ночи, сэр. Поверьте, мне… мне очень прискорбно видеть, что вам приходится заниматься таким трудом, и я уверена, что мой отец…