Как такое возможно, что в своем триумфе он спас всех, кроме нее?

В печи его горя пылала ярость. Лазло развернулся, прижимая к себе тело любимой девушки – такой легкой, до жестокого неживой, – пелена шока, приглушавшая крики, сошла, и звук с ревом вернулся, такой же оглушительный, как любой взрыв, громче, чем звук трескающейся земли. Ему хотелось рычать в ответ. Те, кто еще не сбежал, подходили ближе. В их ненависти и страхе чувствовалась угроза, и когда Лазло ее заметил, ощущение внутри него обернулось огненным шаром, рвущимся из пасти дракона. Если он зарычит, то сожжет город дотла. Вот как он себя чувствовал. Вот какова его внутренняя ярость.

«Ты же понимаешь, что они тут же убьют меня?» – спросила его Сарай.

Теперь он понял. Лазло знал, что не жители убили ее, как знал и то, что, появись такая возможность, они бы это сделали. А еще знал, что Плач, город его мечты, который он спас от уничтожения, отныне навеки для него закрыт. Пусть он и заполнил местечко в центре себя ответом о своем происхождении, но потерял гораздо больше. Плач и Сарай. Возможность обрести дом и любовь. Всего этого не стало.

Лазло не закричал. Вместо него это сделал Разалас. Юноша к нему даже не прикасался. В этом больше не было нужды; достаточно просто быть рядом. Чудище с якоря повернулось к надвигающейся толпе как живое, и звук, вырвавшийся из его металлической пасти, означал не гнев, а муку.

Звуковая волна ударила по крикам и поглотила их. Будто один цвет перекрыл другой. Ненависть – черная, страх – красный, а му́ка… она голубая. Не голубая как васильки, крылья стрекозы или небеса, и не как тирания или неминуемая гибель. Это цвет ушибленной плоти и штормовых морей, мрачный и безнадежный, как глаза мертвой девушки. Это страдания, и на дне всего, как последний глоток в чашке, в душе Плача не было правды глубже, чем эта.

Богоубийца и Азарин прибыли в Ветропад как раз в ту секунду, когда взревел Разалас. Они проталкивались через толпу. Звук боли настиг их даже раньше, чем они увидели…

Увидели Лазло и что он держал в руках – тонкие безвольные конечности, огненные кровавые цветы, коричную россыпь волос и правду, которая в этом крылась. Эрил-Фейн оступился. Его вздох был гибелью маленькой храброй надежды, росшей в его позоре. Когда Лазло оседлал Разаласа, все так же прижимая Сарай к груди, Богоубийца упал на колени как падший в бою воин.

Разалас взлетел. Его крылья подняли бурю из грязи, и людям пришлось закрыть глаза. В темноте за своими веками все видели одно и то же: темную дыру, поглотившую мир.

Азарин присела рядом с мужем. С дрожью обняла его за плечи. Женщина прильнула к его спине, прижалась лицом к шее и заплакала за них обоих. Эрил-Фейн вздрогнул, когда ее слезы обожгли ему кожу, и что-то внутри него сдалось. Он крепко прижал руки Азарин к своей груди и спрятал лицо в ее ладонях. А потом, прямо там, за все потерянное и украденное, как у него, так и им за те долгие годы, Богоубийца заплакал.

Сарай все видела, но ничего не могла сделать. Когда Лазло снял ее тело, она даже не могла последовать за ним. Последний невидимый швартовный трос порвался, и она отправилась в вольное плавание. Тут же появилось ощущение… что она расщепляется. Казалось, будто она снова умирает. Сарай вспомнила сон о махалате, когда она развоплотилась и все физические ощущения исчезли, кроме одного, плотного и твердого: руки Лазло в ее ладони.