В ее тощем вещмешке не было никакой теплой одежды, даже сапог. Ведь ее арестовали летом. А теперь стоял февраль. Февраль 84-го. Зечка-санитарка помогла Заре надеть платье, а поверх него — серую лагерную телогрейку со споротым номером. Начальник по режиму вручил ей документы — справку об освобождении по инвалидности и четырнадцать рублей двадцать семь копеек — заработок за два с половиной года работы в лагере. На основании указа об амнистии ей разрешалось жить везде, за исключением крупных городов и Крыма. В кирзовых лагерных ботинках и ватной шапке-ушанке, Зара, опираясь на санитарку, вышла из больницы, гадая, как же она доберется до железнодорожной станции, которая в двадцати километрах от лагеря. Но оказалось, что во дворе ее ждут украинки-католички, освобожденные с ней по амнистии. Они приняли ее у санитарки и, поддерживая с двух сторон, повели к лагерным воротам. Зара оглядела своих попутчиц.

— А где Ангелина?

— Ты не знаешь? Она повесилась…

— Что?! — Зара даже остановилась от изумления.

— Пошли, пошли! Потом…

— Как только тебя забрали в ШИЗО, Стерва стала ее изводить. Не позволяла сидеть, молиться, раздевала догола и обыскивала каждый день… Короче, неделю назад Ангелина повесилась в туалете.

Зара оглянулась. Возможно, если бы майор Ткач была в это время во дворе, она испепелила бы ее взглядом. Но лагерный двор был пуст, только заснеженные бараки, Доска почета, портрет Андропова в траурной рамке да короста старых сугробов, просевших от неожиданной оттепели. И возле помойки — три «счастливицы»-художницы, которым за удачное оформление «красного уголка» (и квартир офицеров лагерной охраны) Крюков разрешил подкармливаться картофельными очистками с кухни.

Пройдя в проходной проверку документов, группа освобожденных женщин миновала плакат «НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ!» и оказалась на «улице» — на раскисшей от оттепели колее в непролазной мордовской грязи. Ворота лагеря закрылись, солдаты клацнули изнутри засовами.

— А як же ж мы по такой грязюке?.. — растерялись украинки.

— А з Божьей помощью! — сказал сзади солдат. — Вин як казав? По грязи, як по суху!

Остальные солдаты заржали, но тут откуда-то издали, метров из-за трехсот от ворот, вдруг послышался шум заведенного мотора, и к освобожденным женщинам, разбрызгивая грязь, подъехала полуторка с дощатым кузовом. Из ее кабины высунулся высокий чернявый парень:

— Бешметова с вами?

— С нами. Есть такая… — ответили католички.

— Где? Покажите!

— Ну, я Бешметова, — негромко сказала Зара, ожидая нового гэбэшного подвоха.

Парень соскочил с подножки и, хлюпая чистенькими сапогами по снего-грязи, подбежал к ней, снял огромную кепку-восьмиклинку.

— Зара-ханум! Слава Аллаху! С освобождением! Разрешите? — И вдруг подхватил ее, как ребенка, на руки и понес к машине.

— Подождите! В чем дело? Поставьте меня!

— Ни за что! — засмеялся он. — Мне совет аксакалов приказал — на руках отвезти прямо в Крым, в санаторий! Уже путевку купили, билеты, документы! Все есть! Сейчас на поезд, и прямо… — И он бережно, как хрустальную вазу, опустил ее на кошму, которой было застелено сиденье в кабине полуторки. — Ноги укройте. Удобно вам? — И приказал шоферу: — Медленно поедешь! Упаси Бог, не тряси! Понял? Знаешь, кого везешь? Татарскую Жанну д’Арк!