Зара проснулась от волны тревоги, которая, как удар бича, вдруг хлестнула ее маленькое, худое и мокрое от пота тело. Безотчетный страх пружиной взметнул девочку на тонкой записанной кошме. Инстинктом зверька она ощутила, что какая-то смертельная опасность приближается к ней из глубины полутемного больничного коридора. И — в сером рассветном воздухе — увидела ее. Это была молодая толстая женщина в грязно-белом халате со шприцем в руках. Женщина медленно шла вдоль ряда спящих детей, останавливалась и тяжело, на одно колено опускалась над самыми больными малышами. Она делала им укол.

Зара еще не понимала, что страшит ее в этой женщине. И только когда та склонилась над спавшим на животе Асаном, обжигающий, как молния, импульс ужаса излучился из стеклянного цилиндра ее страшного шприца и молнией пронзил девочку.

— Нет! — закричала она. — Асан! Айна!

Женщина от неожиданности выронила шприц себе на ногу и замерла. И Зара почувствовала страх этой женщины, он вошел в Зару новой оглушающей тяжестью. Но тут женщина увидела, что шприц не уколол ей ногу и стеклянный цилиндр не разбился, и ее испуг прошел, оставив в ней только злость и раздражение.

— Что ты орешь, дура? — Она подняла шприц и шагнула к Заре. — Это пенициллин, лекарство.

Но женщина врала, Зара еще вчера слышала, как доктор сказал, что пенициллин на исходе. И теперь, не отводя взгляда от этого ужасного шприца, Зара пятилась от женщины к окну.

— Стой, девочка. Иди сюда…

Но столько лжи было в ее «мягком» голосе и столько смертельной опасности в ее шприце, что непонятная, неизвестно откуда возникшая в Заре сила взметнула девочку на подоконник.

— Стой, сволочь!

Страх швырнул Зару из окна на землю и погнал прочь из больницы — бегом, сквозь какие-то кусты, овраги.

Этот страх гнал ее целый день. Все выше и выше в горы. Без дороги, по еле заметным ослиным тропам и вытоптанным овцами пастбищам. Через каменные завалы, жесткие заросли барбариса и ручьи, леденящие ноги водой талых ледников. Горячее памирское солнце пекло ей голову, жара и высокая температура застилали глаза потом и странными миражами. Казалось, она покинула свое тело, взлетела над ним и парит над горами вместе с орлами. Сейчас, сейчас она взмахнет руками и взлетит еще выше, к белым ледникам на вершинах гор. Там так красиво! И так прохладно! Даже солнце не может растопить там снежные громады! А отдохнув в той снежной прохладе, она полетит еще дальше — над шахтой, где работают мать и старшие братья, и над всей страной — прямо в Кремль, к товарищу Сталину. Она расскажет Сталину, как их выселили из Крыма, и как половина их рода умерла по дороге в Узбекистан, и как живут они там в пещерах и все называют их «предателями Родины». А они все равно моют шлыт и добывают вольфрам для победы!

Конечно, Сталин возьмет ее на руки, как всегда поднимает он на руки детей во время парадов, и руки у него будут, как у отца, — теплые, крепкие и ласковые. И он вызовет наркома Берию и прикажет ему вернуть татар в Крым — немедленно и самыми скорыми поездами. Зара поцелует его усатую, как у отца, щеку и полетит дальше, на фронт, к папе…