Я смирилась с тем, что мои границы все сужаются и сужаются, но стала ощущать себя лишней — как будто проживала часть своей жизни снова и снова, ни разу не выходя за ее пределы. Я любила своего мужчину только слегка, теряя его при нашей невнимательности. У меня все еще не было работы, я лишь перебивалась кое-какими литературными подработками. Моя дисциплинированность носила сезонный характер (когда было тепло и чудесно, я стремилась к образу существования ребенка). Но дни проходили очень быстро, а потом замирали и становились долгими и зловещими. Я вела жизнь в миниатюре, как закоренелый мечтатель, и чувствовала себя пристыженной, готовая извиняться, потому что пределы моей жизни сузились до размеров мраморной статуэтки. Часы дней и ночей накапливались против меня.

У меня развилось отвращение к жизни. Раньше по утрам я просыпалась быстро и живо, как поле под парами. Но затем я стала мечтать о сдаивании собственной крови, чтобы не жить дальше. Тот край, к которому я, кажется, постоянно карабкалась, оказался стеной. Я бунтовала, воображая себя писателем, воображала, что ухожу, что живу абсолютно одинокой — ну, как обычно. Выстраивала из молчания непрерывные диалоги. Используя любовные моменты с Карлом, вовсю фантазировала ночами, пока он спал. А тем временем мой реальный голос в реальном мире исчезал.

Мы с Карлом, кажется, быстро перестали пикироваться. Антипатии не было. Слушая тиканье часов, быстро устаешь и готов уйти. Так вот, мы с Карлом были как часы.

Но так было не всегда. Доктор Ялом действительно одарил нас великодушием и надеждой друг на друга. Там, в Калифорнии, когда Карл пытался выжить без работы или хоть какого-то приработка, он, помню, часто ходил в библиотеку и пытался писать. Однажды он принес с собой листок с перечнем своих целей и (небольшая победа) прочитал мне его. Там не было никаких задач, лишь несколько слабых косвенных намеков по поводу моего положения в его жизни. (И это после двух лет совместной жизни.) Меня это задело, о чем я ему напрямую сказала. Я не выдала того, что хотела сказать, хотя и пустила слезу. Я хотела стать частью его жизни, а не просто несколькими годами совместно снимаемой квартиры. Я хотела с ним того, что менялось бы изо дня в день, того, о чем бы он думал и заботился. Я не хотела быть просто вещмешком, который он запомнил, когда переезжал.

Так как все же у нас было о чем вспомнить — он, его литературное творчество; я, мои страдания, — он пообещал мне, что все хорошее у нас еще впереди, и я, вы знаете, ему поверила. Так или иначе, впереди был хороший вечер, мы играли в «веришь — не веришь» на зеленом ковре, и я выиграла. Где-то в 23.30 мы еще раз поужинали, потом курили, пили йогурт и слушали музыку. Потом долго занимались петтингом и любовью. И я реагировала и чувствовала себя прекрасно. Но слишком долго пребывала по эту сторону сознания и грустила, что, конечно, эвфемизм. Я никогда не могла порвать с моделью поведения, полностью расслабившись или забыв о ней. И горько думала — «бедная я, вечно на краю». Мой мозг явно еле соображал и не реагировал на просьбы моего тела. Я не могла выйти из проторенного круга, которому привычно следовал мой мозг, во время секса и жизни с Карлом.