Добавьте тогда Лотарио, любовника, к перечню врача-пациента, спасителя, Пигмалиона, не рожденного писателя. И все же здесь есть что-то еще, что я не могу или не желаю видеть. Встречный перенос присутствовал всегда, как тонкая вуаль, через которую я пытался рассмотреть Джинни. Я как мог натягивал ее, вглядывался сквозь нее, как мог старался, чтобы она не мешала нашей работе. Знаю, что не всегда преуспевал в этом. Но и не убежден, преуспей я в полном подавлении моей иррациональной стороны, потребностей и желаний, что это помогло бы ходу лечения. Удивительно, но встречный перенос обеспечил большую часть энергетики и человечности, которые сделали наше предприятие успешным.

Была ли терапия успешной? Претерпела ли Джинни значительные изменения? Или мы наблюдаем «переносное исцеление», она просто научилась, как вести себя по-другому, чтобы умиротворять и угождать интернализирован-ному теперь доктору Ялому? Пусть читатель судит сам. Я от нашей работы чувствую удовлетворение и относительно прогресса Джинни настроен оптимистично. Области конфликта еще остались, но я рассматриваю их спокойно. Я уже давно потерял ощущение того, что как терапевт я должен все это выполнять. Важно то, что Джинни раскрепостилась и может принимать открытую позицию по отношению к новым переживаниям. Я уверен в ее способности меняться и дальше, и мое мнение подтверждается самыми объективными фактами.

Она прекратила свои отношения с Карлом, которые, если рассмотреть их в ретроспективе, все больше мешали обеим сторонам. Она сейчас активно пишет и впервые отлично справляется с ответственной и сложной работой (несравнимой с работой воспитательницей на детской площадке или дорожным полицейским с плакатом на груди). Она завела себе круг общения и установила удовлетворительные отношения с новым мужчиной. Прочь ушли ночные паники, пугающие сны о расставании, мигрени, приводящие в оцепенение стеснительность и самоуничижение.

Но я был бы доволен и без этих заметных показателей результативности. Когда я признаюсь в этом, я начинаю морщиться, так как посвятил большую часть своей профессиональной карьеры скрупулезному, поддающемуся количественному выражению изучению результатов психотерапии. Это тот парадокс, который трудно осознать, а еще труднее изгнать. «Искусство» психотерапии имеет для меня двойственный смысл: «искусство» потому, что проведение лечения требует применения интуитивных способностей, не проистекающих из научных принципов, и «искусство» по Китсу, потому что устанавливает свою собственную правду, пронизывающую объективный анализ. Правду красоты, которую испытали Джинни и я. Мы узнали друг друга, глубоко тронули друг друга и совместно пережили прекрасные моменты, которые не так легко наступают.

1 марта 1974 г.

Мы с Карлом прожили вместе восемь месяцев в новом штате и редко встречались в личном плане. Мой мир становился все меньше и меньше. Карл уезжал в командировки, он нашел коллег. Он вел свою жизнь вне дома. Время от времени наши схожие переживания, чувство юмора и ужин сводили нас вместе. Но даже тогда, когда мы проводили много времени вместе, мы были как два неодушевленных предмета — как диван с креслом, стоящие рядом в гостиничном холле. Карлу надо было обязательно задать вопрос, прежде чем он рассказывал мне что-нибудь о своем дне или что-нибудь давал. Он даже удерживался от своего прекрасного недостатка — длинных рассказов о своем дне. И мой разговор, казалось, возникал ниоткуда, так как в течение дня я нигде не была. Я была напугана и уверена, что Карл чувствует клаустрофобию моего ума и мою напряженность.