Лёвка носится по квартире и орёт. Орёт в том смысле, что поёт. Песни его, например, такие:

– П’овода, п’овода, п’овода-а-а-а! Везде п’овода, да-а! Чё’ные п’овода-а!!!

Мне кажется, у меня из ушей уже лезут провода эти.

А мне надо его накормить. Такая вот незамысловатая задача. Я ничего не могу делать, ни о чём думать, у меня клубок проводов вместо мозга!

– Лёва! Перестань уже!

– П’овода-а-а!

Я хватаю его и трясу. Получается «п’овода-да-да-да».

На детей нельзя орать. И я знаю по себе: когда на меня орут, это бесполезно. Если орут, то я перехожу в режим ожидания – просто жду, пока перестанут. И потому сейчас я тихо, спокойно и сдержанно говорю ему:

– Если ты, мелкое бесполезное существо, ещё раз заорёшь свои «провода», то я тебя запру на балконе. А там холодно.

– Не буду п’о п’овода, – говорит Лёва.

– Честно?

– Честно-п’ечестно!

Я удивляюсь такой лёгкой победе. Не может быть. Но вдруг… Может, я такой и правда хороший воспитатель? Вообще я молодец, не орал вот. Правда, непонятно, что бы я делал, если бы Лёвка не сдался сразу. Не могу же я его в самом деле запереть на балконе. А вдруг он упадёт оттуда. Он же маленький.

Я ему достаю машину, большую – на ней можно сидеть, ездить, перебирая ногами, и гудеть кнопкой. Раньше она ещё пела какую-то песенку, но это сломалось. И хорошо: мне Лёвкиного пения хватает. Она завалена игрушками, эта машина, но я достаю её из-под завалов, как великан, – вот я какой добрый и сильный. Катайся, Лев!

…Он и правда катается по коридору, врезается в шкаф, едет обратно. И орёт:

– Гхозеткааа! Гхозетка, гхозеточка моя-а-а!!!

Розетка. Ладно, пусть так.

Я на кухне, надо накормить Лёву. Сам я и бутербродами обойдусь.

В холодильнике суп. Ага. Я достаю кастрюлю, пяткой закрываю дверцу холодильника, и тут в меня врезается Лёвка на своей машине дурацкой. Под колено прямо! Я складываюсь, как ножик.

– Гхозетка-а-а! – автоматически орёт Лёвка. А в машине что-то включается, и она начинает радостно завывать:

– Джингл беллз, джингл беллз!

Я говорю Лёве самые разные слова. Довольно громко говорю. Мне плевать, что он их потом будет повторять в своём садике. Всё равно он их когда-нибудь услышит. И что на детей нельзя орать… Значит, нельзя?!. А им всё можно, да?!.

Кажется, ему не слишком досталось кастрюлей этой. Ну, шишка, конечно… Его башка всё равно крепче моей коленки. Чего вот так орать?

Я будто выключаюсь и смотрю на ситуацию со стороны, будто всё медленно-медленно. Стоп-кадр.

Лёва. Вернее, Лёвин рот. Суп. Суп везде. В Лёвкиных волосах застряла варёная морковка. Бульон стекает на пол, ме-едленно так. Машина воет «Джингл беллз», тоже вся супом залита.

Я сажусь на пол. Колено не сгибается. Вытягиваю ногу. И начинаю хохотать как сумасшедший.

Лёвка замолкает и непонимающе смотрит на меня. А потом закатывается тоже. Мы сидим на полу и хохочем втроём вместе с машиной. Она выключается только тогда, когда я вытаскиваю из неё батарейки.

Потом я думаю, с чего начать. И начинаю с Лёвки – тащу его в ванну. Он даже не упирается: с морковкой в волосах не очень-то повозникаешь.