А ишшо бесплатно! Оно ить по всякому бывает – когда сами жители строят, так свои бесплатно скатываются, чужие – шалишь! Плати! У нас балаганщики расстаралися, они своё иначе отобьют.

— Идите отседова, господин хороший, — уговаривает тоскливо пожилой городовой подвыпившего господина в богатой шубе, — законом запрещено то, выпимшим на высоту лазать. Выпил коли, так понизу ходи!

— А я желаю! — хорохорится господин, размахивая тростью. Важнющий небось! Шуба-то бобровая, не абы что. Тысячная!

— Ён из господ, — с тоскливой неприязнью сказал Дрын, — уговаривают! Был бы из простых, так в морду только ткнул бы. Отца вот так в морду ткнули, да и затыкали опосля сапогами, а ён просто мимо шёл, пошатываясь. Домой, а не вот так вот, обчеству мешаючи.

Дёрнув плечами, ён замолк. Что праздник-то портить? Вестимо – есть господа и есть простой люд. И в законах то прописано, что по-разному всех судят и наказание разное за одно и то ж отвешивают. Так было и так завсегда будет!

— «Не так, — ворохнулся Тот-кто-внутри, — не так будет!»

— Идите уж, — вмешалася тощего вида барышня – бледная така физия и противная, будто уксус заместо чая и кваса пьёт, — не стоит показывать плебсу дурной пример.

И очёчками на цепочке так зырк-зырк!

— И то правда, — господин аж протрезвел, — прошу прощения, сударыня, — поклонился барышне почтительно и ушёл, пошатываясь. Прям сквозь толпу. И попробуй, не расступись!

— Я тута, за углом подожду, — останавливаюсь, не идючи во двор. — Затащите салазки-то, да и назад.

— Хозяева-то, небось не дома сидят, в масленицу-то, — удивился Дрын.

— Да ну!

Дёргаю плечом. Не хотца пояснять, что ажно с души воротит, когда к хозяевам возвращаюсь. Баба егойная попервой измывалася надо мной, а мастер сквозь глядел, не замечаючи. А теперича и вовсе настропалила, проклевала темечко-то. Зверем теперь глядит, и всё не угодишь-то ему. Хучь и нету их сейчас дома-то, ан всё едино – тошнотики к горлу подкатывают, даже во двор заходить не хотца.

— Мы мигом, жди!

И правда, дружки мои быстро обернулися.

На реке нас уже ждали мужики.

— И где ходите-то? — заворчали мужики. — Никак других застрельщиков искать в другом разе?

— Уже, — отвечаю за нас с Дрыном, разминаясь.

— Не те нынче бойцы, — слышу краем уха ворчанье одного из стариков-зрителей, — не те! Вот раньше-то, лет тридцать ишшо назад, по две тыщщи с кажной стороны собиралося здеся. А теперь что? Тьфу! Полиция им запретила, бояться они полицию-то!

— Три-четыре сотни бойцов, да рази этого много? — вторил старику не менее древний закомец. — Да и те через час разбегаются. Мы, бывалоча, не останавливались, до самой слободы чужой.

— А то и заскакивали, — захихикал первый, — помнишь?!

— Как не помнить-то!

Как дело начало подходить к сумеркам, так и вышли на лёд. Дразниться сперва, как и положено. Тот-кто-внутри много обидных дразнилок знает, но я лаяться попусту не люблю, помалкиваю.

Рукавицы стряхнул с ладоней, похлопал одна об одну – без свинчатки, значицца. Руки показал. А было уже – подрался за ради знакомства с мальчишками соседскими, когда к хозяину попал, так они попервой обижалися. Дескать, свинчатку прячу. А то сам худой, а бью – ну чисто лошадь копытом!