— Так из-за меня напугалась, если серце! — закручинился я, лохматя волосы.

— После – не значит вследствие! — козырнул дружок умными словами. — Да и вообще! Штобы никого невзначай не обидеть, ето покойником надо быть! Ты по улице пролетел в спешке, а кака-то барыня напугалась и померла от удара. Так што теперь, ты виноват? Нет! Просто серце у неё слабое, а вот почему, ето уже другой вопрос!

— И всё равно… жалко!

— Мне тоже, — кивнул Мишка. — Молодая девка, жить и жить! Хочешь вину нечаянную искупить, так помоги её родным! Тпру, оглашенный! Куда вскочил! В газетах писали, откуда она, так я всё собрал!

— После Пасхи небось купцы разговеются, — дружок неловко встал и потянул меня с пустыря, — тут-то и сможешь заработать! Хочешь если, так хоть все деньги ети и отошлёшь. Тока смотри! Никаких следов штоб!

— Да, — задумчиво сказал я несколько минут спустя, когда мы ушли уже с пустыря, — и правда, нужно снова тренироваться. На кулачки и танцы меня сейчас не хватит, а на одни только коленца и ничево так, потяну. Потихонечку если начать.

— Вот! — обрадовался за меня Мишка, прихрамывающий рядом на тротуаре, — на человека хоть стал похож, а то чисто чучело! Как в ломбарде у Леберзона, помнишь? Пыльные такие поделки стоят, корявые, молью поеденные. Ночью такие если увидишь, так и до нужника дойти не успеешь.

— Человека, — вздохнул я, — а в храме Божьем не чувствую ничево. Только што поют красиво, да выщитываю, сколько денег на ето всё ушло. И по всему выходит, што тьма!

— И я не чувствую, — легко сказал дружок, — как и мастер мой, Федул Иваныч. Много нас таких!

— Потаённые старообрядцы? — удивился я.

— Зачем же потаённые? Так… — Мишка пожал плечами и замолк ненадолго, пропуская служанку с корзинкою, — негласно. При Александре, который Первый, нас задумали были наново переписать, да мы и не противу были. Чиновники в рясах воспротивились – да так, што против царя пошли! Записали тогда только потомков прежних записных, да и то не всех и не везде[81]. Где тока глав семейств записали, а где и вовсе хер на перепись положили.

— А што так?

— Деньги, — усмехнулся Мишка кривовато. — У нас когда рождается кто, так священники приходские, с причтом вместе, аж окна и двери выламывают, и попробуй – встань против них! Требуют денег, да штоб новорожденных у них крестили.

— Ну и, — снова усмешка, — законы ети, што православие защищают, никто не отменял. Так и выходит, што дай, дай, дай… Часто давать приходится, выгодно попам такое. А официально если записаны, то уже шишь! Многие из наших и рады бы записаться, а нельзя. Так и вертимся.

— А што раньше не говорил?

— А ты спрашивал? — изумился Мишка.

— Ну да, — у меня ажно ухи заполыхали, — так-то мы о вере и не говорили.

— Вот! Да я и привык, — пождал плечами Пономарёнок, — не то штобы таиться, но помалкивать да вилять. На ровном месте можно ведь иначе спотыкнуться, да влететь на законы ети, а потом и штраф.

— Так я не один такой, што в храме Божьем…

— Божьем, — фырнул Мишка. — Ладно, о том после, если захочешь. Нет, не один, много нас, и все разные. Есть и такие, што постные-препостные прям. Есть те, кто вроде как и в церкви никонианские для виду ходит, а есть и такие, што лес Храмом щитают. Бог, Егорка, он либо есть в душе, либо нет. А где тебе с ним разговаривать лучше, то дело десятое.