— Отмолил грехи? — поинтересовался Милюта-Ямпольский, не вставая с нар, только што книжку в сторону отложил. Будто не на неделю в паломничество я уходил, а из нужника вернулся. Только что комната сызнова засрата до полново изумления.

— Так, — желания разговаривать ни малейшево. Скинув котомку на нары, сел там же в задумчивости, а потом и лёг.

— Вот и я – так, — вздохнул тот, потянувшись за кисетом и трубкой, — существование без цели и смысла. Кто я? Кто мы все? Твари Божьи, ждущие Страшного Суда, или искорки сознания, несущиеся в бескрайней пустоте Вселенной?

Затянувшись, он пустил по комнате клубы специфически пахнущево дыма. Опять никак к азиатам ходил? Впрочем, пусть ево!

Паломничество сделало всё только хуже. Несколько дней я существовал, как раньше, и даже отскрёб заново комнату, но потихонечку накатывало безразличие ко всему. Сперва перестал тренироваться, а потом и вовсе – выходил из комнаты флигеля только штоб поесть, да ровно наоборот. Всё остальное время я лежал у себя в нумере, и мысли мои крутилися исключительно вокруг погибшей, да собственной бездушности.

В Лавре Бога не увидал! Што я тогда, не православный теперь?! По всему выходило, што так, а может и вовсе – нехристь какой, раз в храмах Бога не нахожу, а в лесу вижу.

Соседи иногда пыталися разговорить меня, но тщетно. Слова их проходили мимо, не задевая разум.

— Вот, — будто сквозь вату слышу голос судьи, — полюбуйся! Третью неделю с нар почти не встаёт. Мы уже волноваться за его рассудок начали! Сами пытались вывести из этого странного транса, но не справились. Может быть, у вас получится, молодой человек?

— Егор? — надо мной показалось лицо Мишки, и я вяло удивился. Какое-то время он молча рассматривал меня, а потом потянул за рукав. — Пошли!

Пономарёнок помог мне обуться, как маленькому, и потянул за руку. Скока мы шли и как, не могу даже сказать, но очухался я тока на берегу речки.

— Рассказывай! — Мишка лёг напротив меня и подпер подбородок кулаками, внимательно уставившись мне в глаза. — Што случилося-то?

Сперва неохотно, но потом слова полились из меня рекой. Мишка слушал, хмуря брови и внимая каждому слову. А меня тем временем как прорвало! Слёзы, сопли, рыдания! Как девчонка!

Всё-превсё рассказал! Поджог тётушки Вольдемаровой с убийством горнишной, приключения свои бутовские, и чуть не детские грехи припомнил.

Но полегче стало, как выговорился. Священнику-то сказать не могу, донесёт потому как. Обязан! А держать такое в душе тяжко.

— Што-то не сходится, — сказал Мишка, наморщив лоб. — Нет-нет! Я помню всё, просто… Ладно, полегчало?

Оно и правда полегчало. Не так штобы очень, но отживел. Назад шли медленно, потому как Мишка хромает. Не так сильно, как дохтура пугали, но спешно ходить не может. Хорошо ещё, што без палки! Портному, оно конешно и не так страшно, но всё ж!

— Ну, хоть на человека стал похож! — встретил меня судья, вертя за руки перед собой и вглядываясь внимательно в глаза. Молча обнял ево, да и пошёл к себе в нумер. Надо, кстати, персидской ромашкой обсыпаться, да по волосам частым гребнем пройтись, а то обовшивел совсем. И в баню!