Только на третью ночь старец Василий понял, что ему надо делать.

Ибо на третью ночь Василий сел тихо на землю снаружи своей хижины. И он произнес Господню молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». И не потому, что он попросил спасти его плоть, а потому, что он думал: «Что может сей медведь сотворить мне, кому по милости Божией дарована жизнь вечная?»

И таким образом его страх перед медведем исчез. Итак, дети мои, мы здесь не без страха. Мы знаем, что происходило в прежние десятилетия на Русской земле. Но, перестраивая этот монастырь и помня пример старца Василия, мы знаем, что не должны бояться медведя. Мы должны любить его. Ибо совершенная любовь изгоняет страх.

И тут, к своему удивлению, Павел увидел, что подбородок его друга Сергея вздрагивает, и осознал, что у него самого льются слезы.

Монахи угостили их обедом.

В конце дня с необыкновенным чувством душевной легкости путники отбыли. И долго они ехали обратно в Москву в полном молчании.

Только через час Сергей заговорил:

– Мы должны сделать это. Мы восстановим Россию.

– Понимаю.

– Но я не думаю, что нам нужен чистый капитализм. Скорее – что-то вроде смешанной экономики.

– Я бы сказал, что такое вполне возможно.

Еще час после этого Сергей молчал. Только когда они въехали в предместья Москвы, он вдруг спросил:

– Как вы думаете, сколько времени это займет? Пять лет?

– Возможно, больше.

– Что ж, может, вы и правы. Но не больше десяти. Мы наверстаем упущенное за десять лет.

– Надеюсь, что так.

– Нет ничего такого, чего не могла бы сделать Россия. Ничего.

– Я уверен, что да.

Сергей Романов улыбнулся.

– Ей просто нужно правильное руководство, – сказал он. – Тогда мы сделаем это.

И тут ему в голову пришла одна мысль.

– Кстати, – сказал он. – Сегодня утром, когда вы рассказывали мне о своих делах, я хотел вас кое о чем спросить. Я, если честно, не совсем понял.

– Да?

Слегка нахмурившись, Сергей взглянул на него:

– Кто такой торговый агент?

В этот вечер Павлу Боброву не хотелось сидеть в мрачном сумраке ресторана. Он взглянул на часы. Восемь сорок пять. Бар на пятом этаже был открыт еще пятнадцать минут. Он направился прямо к лифтам. Через минуту он подошел к стеклянным дверям.

Варя была одна в баре. На часах – восемь сорок пять. Она ничего не имела против этого мужчины, который сегодня утром так красиво говорил по-русски, но менять правило было нельзя.

– Закрыто! – крикнула она и исчезла на кухне.

Павел Бобров сидел у окна и смотрел на крыши Москвы. Солнце уже садилось. Слева виднелась одна из тех высоких массивных высоток, которыми Сталин украшал город в последние годы своего правления. Символы новой эпохи, как Эмпайр-стейт-билдинг. Символы непреклонной власти, как мрачные стены Кремля.

Но означали ли они Россию?

Нет, вряд ли. Даже сейчас он не мог сформулировать, не знал, что есть Россия. В том не было ничего удивительного. На протяжении веков она не поддавалась определению. Часть ли она Европы или Азии – что вообще означают эти слова? Никто из писавших о ней не смог бы рассказать ему, что такое эта огромная земля и чем она может стать. Правда, и в Кремле никто этого не знал.