– Я могу быть вам полезен? – спросил пожилой профессор.

– Non, merci. Думаю, мы решили проблему.

Розенблатт посмотрел на него, потом оглядел бистро, людей, разговаривающих за выпивкой.

– Они и представить себе не могут, что обрушится на них, когда обнаружение пушки станет достоянием гласности.

– Никому из нас не дано знать будущего, – сказал Гамаш.

Он намеренно удовлетворился шаблонным ответом. Хотел поскорее уйти, не терять попусту драгоценное время на бесполезные эзотерические разговоры.

– Ну, я думаю, кое-кому дано. Вы так не считаете?

Что-то в голосе ученого заставило Гамаша поменять решение. Он посмотрел на Розенблатта:

– Что вы имеете в виду?

– Что некоторые могут предсказывать будущее, поскольку сами его творят, – ответил Розенблатт. – Нет, я говорю не о добре. Мы не в силах заставить нас полюбить, даже хотя бы посочувствовать нам. Но в наших силах сделать так, чтобы нас ненавидели. Мы не можем быть уверены, что нас примут на работу, но мы можем сделать так, чтобы нас уволили. – Он поставил стакан с сидром и посмотрел на Гамаша. – Мы не можем быть уверены, что выиграем войну. Но проиграть ее можем легко.

Гамаш стоял неподвижно, вглядываясь в ученого. Наконец он сел.

– Многие совершают ошибку, полагая, что войны выигрывает оружие, – сказал Розенблатт словно для себя самого. – Но на самом деле – идеи. Лучшие идеи побеждают.

– Тогда зачем убивать человека, генерирующего такие идеи? – спросил Гамаш. – Насколько я понимаю, мы ведем речь о Джеральде Булле. Кто-то считал его гением и убил выстрелом в голову.

– Вы сами знаете ответ. Чтобы его не заполучил кто-то другой. То, что он находился на нашей стороне, не гарантировало нам победу, но попади он к врагу, наше поражение было бы гарантировано.

– И когда вам стало ясно, что вы ошиблись? – спросил Гамаш.

– Мне?

– Это просто оборот речи, месье. Я ничего в него не вкладываю.

– Конечно.

– Когда стало ясно, что убили не того человека? – спросил Гамаш. – Что Джеральд Булл вовсе не генерировал идеи, а был ложной ширмой?

– Ага, вот здесь мы имеем дело с проблемой. Большой проблемой. Очень большой. И эту проблему необходимо было решить.

– Вы говорите именно то, что я думаю? – спросил Гамаш.

Майкл Розенблатт еще никогда не подходил так близко к признанию своего участия в убийстве Булла. И не только.

– Я ничего не говорю. Я старик, который и одеться-то толком не может.

Он посмотрел на свою растрепанную одежду.

– Вы и ваша одежда – вещи разные, – заметил Гамаш. – Одежда – прикрытие наготы. Может, даже маскарад.

– Я рад, что вы так считаете. – На лице Розенблатта появилось радостное выражение, но он тут же посерьезнел. – Вы считаете, я имею к тем делам какое-то отношение? Я сидел тут и размышлял о том, что случится, если чертежи будут найдены. Обо всех потерянных жизнях. Мне кажется, только очень старые люди могут по-настоящему понять, как ужасно умереть раньше времени. – Он наклонился над столом к Гамашу. – В таких вещах я никогда не смог бы участвовать.

– Разве что ради спасения еще большего числа жизней, – предположил Гамаш.

– Может быть, старики и живут для того. Чтобы принимать решения, которые не может принять ни один молодой. – Он внимательно смотрел на Гамаша. – Или которые ему следовало бы принять. Я по возрасту гожусь вам в отцы. Я бы хотел быть вашим отцом. Может быть, тогда вы бы мне доверяли. Своих детей у меня нет.