А через день Лорана нашли мертвым.

Кому еще он успел рассказать? Родителям? Отцу? А его отец был единственным человеком, который должен был понять, что его слова не выдумка, хотя Лепаж и клялся, будто не знал, чем там занимаются доктор Булл и другие. Что это было с его стороны – еще одна ложь в жизни, которая сама по себе являлась выдумкой? Неужели он убил собственного сына, чтобы заткнуть ему рот, потому что понимал: если пушку с ее гравировкой найдут, начнут копать и тогда, наверное, откопают Фредерика Лоусона.

Неужели так все и было? Или Лоран наткнулся на кого-то другого, после того как Гамаш высадил его? На кого-то, кто сразу понял, что Лоран говорит правду? И тот, другой, попросил Лорана показать ему пушку и убил его там же, а потом оставил тело мальчика у обочины дороги, попытался придать его смерти вид несчастного случая.

Что-то ускользало от ее внимания. Или она неправильно интерпретировала факты. Чего-то не замечала.

И тут позвонил Бовуар и сообщил, что в пьесе ничего не нашлось. Сердце у Изабель упало. Пьеса была не единственной их надеждой, но лучшей.

Она снова вернулась к делу, стала перечитывать документы.

И заставила себя остановиться. Она знала дело. Только что освежила его в памяти. Теперь пришло время воспользоваться мозгами. Изабель Лакост закрыла папку, повернулась в кресле и уставилась в окно. Заставляя себя делать одно-единственное, самое важное: думать.

Из бистро позвонил Габри, попросил Гамаша прийти к нему, и Бовуар остался один в кабинете.

Жан Ги не собирался совать нос в чужие дела, но его глаза невольно остановились на стопках бумаг на столе Гамаша, стопках писем. Предложений. Наверху лежало письмо из ООН с предложением возглавить их полицейское подразделение с приоритетным направлением Гаити.

Сердце Жана Ги, по причинам, которые он не умел объяснить, оборвалось. Работа на Гаити отвечала склонностям Гамаша. Подобная деятельность требовала дипломатичности, терпения и уважения. И знания французского. Такая работа – готовить местную полицию расколотого народа – будет опасной, но и принесет удовлетворение. Идеальное место для шефа.

Потом Бовуар вернулся мыслями к рукописи в последней, отчаянной попытке найти что-то в пьесе.

Все более и более вероятным представлялось ему, что Джон Флеминг лгал. По крайней мере, в том, что касалось пьесы. И вероятно, касательно чертежей тоже.

Слова всплывали перед глазами Жана Ги, но ничего не происходило. Он читал и перечитывал один и тот же пассаж. Чувствовал себя как в повторяющемся ночном кошмаре, когда пытаешься спастись, но ноги отказываются бежать.

Он вдумывался в слова, заставляя свой мозг успокоиться. Но в голове у него была только Анни, и ребенок, и мир, в котором треклятая пушка может оказаться в руках сумасшедшего. А другой сумасшедший вот-вот окажется на свободе – они своими руками освободят его.

Жан Ги заставил себя закрыть глаза, и из свежей памяти вдруг стали всплывать отрывки пьесы, прочитанные Кларой и Мирной, мадам Гамаш, Брайаном и Габри, Рут, Оливье и месье Беливо. Их знакомые голоса убаюкали его, как голос бабушки, читавшей ему перед сном о хоккейном свитере.