— Постараюсь, — согласился штурман. — Но только стоит ли?

— Не знаю, — признался я. — Просто мне показалось, что наша робинзонада будет долгой.

— Вот это уж вряд ли. Завтра или послезавтра потихоньку переберемся на корабль, а там починим машину и наша робинзонада закончится, — уверенно объявил Валера.

— Или превратится в одиссею, — вставил умолкнувший было Флейшман. — Такой вариант вы не допускаете?

Мы не допускали. Да и сам Флейшман больше шутил, чем говорил серьезно. А ведь худшее сбывается чаще, чем просто плохое.

Уже не помню кто из нас предложил завалиться спать. Костерок я предусмотрительно развел за холмом, ветра здесь почти не было. Мы прикончили остатки трапезы и стали устраиваться прямо на земле.

Валера уже спал, я готовился уснуть и уже лежа докуривал последнюю сигарету, когда устроившийся с другой стороны Флейшман ни с того, ни с сего спросил:

— Слушай, Сережа, а что бы ты стал делать, если бы толпа не остановилась и напала?

— Не напала бы, — лениво ответил я. — Бизнесмены — это не те люди, которые бросаются навстречу выстрелам. Вы слишком хорошо живете, чтобы рисковать жизнью не из-за денег, а из-за минутной вспышки никчемной злобы.

— Пусть не те, а вдруг? — не унимался Флейшман. — Мало ли что может стукнуть в голову даже самым благоразумным людям? Поперли бы напролом как кабаны… как носороги, — поправился он, словно я мог принять сравнение на свой счет. — И что бы ты делал?

Я тщательно затушил окурок, проверил, под рукой ли сумка, и лишь тогда ответил:

— Стрелял бы. В барабане оставалось четыре патрона, а промахнуться с такого расстояния невозможно.

Флейшман замолчал, а когда я решил, что он уже уснул, изрек:

— А ты страшный человек, Кабанов! Готов спокойно стрелять в живых людей, тебе лично не угрожающих…

— Не мне, так другим. Лучше в начале бунта убить парочку придурков, чем позволить убивать им. Меньше будет жертв. Кстати, именно поэтому меня и послушали. Поняли: либеральничать я не стану и полумерами обходиться не собираюсь. Если бы я блефовал, то они меня раньше штурманов бы в землю втоптали. И давай спать. День выдался трудный, а я почему-то сомневаюсь, что завтрашний станет легче. Спокойной ночи, Юра.

Засыпая, я подумал, что мое откровенное признание оттолкнет Флейшмана. Еще во время похода на вершину я заметил в нем презрение ко всем военным и к их методам. Нет, я не обиделся. С подобным отношением в последнее время приходится сталкиваться на каждом шагу. Да и как ему, богатенькому полуинтеллигентному чистоплюю, не осуждать стрельбу и убийства?

— Спокойной ночи, Сережа, — неожиданно пожелал мне Флейшман, и я почти немедленно заснул.

Второе утро на острове выдалось таким же хмурым, как и первое. По-прежнему дул ветер, и море обрушивало волны на сушу. Снятый вчера вечером с камней полузатопленный «Некрасов» все так же равномерно раскачивался вдали от берега.

Как и вчера, нас назначили помогать кокам. Пассажиры же продолжали слоняться без дела до самого завтрака, даже немного дольше. Затем им пришлось на себе ощутить ими же выбранную власть. Не знаю, кому из членов совета пришла в голову мысль нагрузить их работой. Нам это объявили уже как готовое решение: всем здоровым пассажирам предписывалось (именно так!) принять участие в постройке шалашей.