Но наконец-то вокзал, и кучер кричит «тпрру!», и можно отправиться за билетами, узнать, когда будет следующий поезд на Петербург, и вообще ограничить любое вынужденное общение рамками насущных дел.

Амалии все-таки удалось настоять на том, чтобы Митрохин сел с ней в первый класс, но во время поездки она не раз пожалела о своем решении. Бархатные мягкие диваны, уютные купе и угодливая физиономия обер-кондуктора загипнотизировали бедного учителя; сев, он словно прирос к сиденью, сложил руки на коленях и обратился в статую, односложно отвечающую на любые вопросы. Его спутница видела, что он переживает из-за своего несоответствия окружающей обстановке, и во время пути она не раз ловила на себе недоумевающие взгляды других пассажиров первого класса, которые явно задавались вопросом, что этот типичный представитель третьего класса делает в их бархатно- диванном раю, куда низшему сословию вход закрыт. Наконец, когда они проехали Царское Село, Амалия не выдержала:

– Простите меня, Иван Николаевич, – шепнула она. – Я не подумала, что вам может быть неприятно ехать в первом классе.

– Неприятно? – Митрохин улыбнулся, и машинально Амалия отметила про себя, что улыбка у него очень милая, хоть и улыбается он крайне редко. – Скорее непривычно, госпожа баронесса. Подумать только: мне столько лет, а я впервые еду в первом классе.

– Но вы же собираетесь сотрудничать с «Вестником Европы», – напомнила Амалия. – Может быть, вам удастся стать их постоянным сотрудником, а платят они неплохо… насколько мне известно, по крайней мере.

– Верно, но стать их постоянным сотрудником непросто – даже переводить какой-нибудь иностранный роман и то не получится. У журнала уже есть свои переводчики и свои штатные авторы, и никто из них не намерен уступать свое место чужаку.

Амалии инстинктивно не понравился тон Митрохина. Ей показалось, что перед ней сидит человек, который чрезмерно любит сетовать на препятствия вместо того, чтобы действовать – пусть даже напролом и не слишком умно. Баронесса Корф придерживалась той точки зрения, что человек имеет полное право жаловаться на судьбу или на жизненные обстоятельства, но плохо, когда жалобы становятся самоцелью. На каком-то этапе нытье, как ржавчина, начинает разъедать душу и превращается в оправдание для того, чтобы вообще ничего не делать.

«А впрочем, – одернула себя баронесса Корф, – кто я такая, чтобы судить его?» Вслух, по крайней мере, она сказала только, что теперь главное – написать интересную статью по фактам, которые рассказал князь Барятинский, и тогда редакция, может быть, увидит в Митрохине ценного сотрудника.

Поезд прибыл в Петербург, и Амалия распрощалась со своим спутником. На площади возле вокзала она взяла извозчика и велела отвезти себя домой. Баронесса Корф сама не слишком хорошо представляла, какой эффект должно было вызвать ее неожиданное прибытие, и на всякий случай решила приготовиться к худшему. Однако действительность, как это нередко бывает, совершенно обманула ее ожидания.

– Нет, Александра Михайловича сейчас нет дома, Амалия Константиновна. Он заезжал в ваше отсутствие, а потом снова уехал на службу.