– Это не Александр Михайлович? – встрепенулась Амалия. Вечером муж должен был вернуться, хотя пять часов для него все-таки было рано.

Соня пошла открывать и вернулась с озадаченным видом.

– Сударыня, там Дмитрий Владимирович Бутурлин, судебный следователь. Убедительнейше просит его принять.

– Ну что ж, проси, – сказала Амалия, ухватившись за возможность прервать изрядно надоевший ей разговор с кухаркой. – Пелагея Петровна, приготовьте филеи из лосося, что ли… И суп-пюре, а на десерт можно обычный бисквит.

– Филеи по-французски или в кляре? – с надеждой спросила кухарка. – Правда, по-французски надо четыре часа мариновать, но я знаю способ, как обойтись без маринада…

– Просто филеи, – твердо ответила Амалия.

– Бисквит с кремом, с глазурью или…

– Любой, на ваше усмотрение.

– Тогда, госпожа баронесса, я в тесто добавлю какао, – сообщила Пелагея Петровна, – будет очень вкусно.

Амалия не сомневалась в том, что будет вкусно; их кухарка была мастером своего дела, за что Александр очень ее ценил. Пелагея Петровна знала даже такие выражения, как желе маседуан, артишоки а-ля борделез, суп зонтаг, бифштекс а-ля Шатобриан, котлеты по-византийски, бордюр с ренклодами и шартрез из рябчиков, которые нередко ставили Амалию в тупик. По правде говоря, их кухарка набралась от своего брата-повара, который выше всего ставил труд Игнатия Радецкого[8] «Санкт-Петербургская кухня», издание которого, порядком замусоленное и покрытое пятнами, было единственной книгой, которую он всегда носил с собой и даже выучил едва ли не наизусть. Все прочие кулинарные книги повар презирал, потому что как можно сравнивать обыкновенных авторов с человеком, который был метрдотелем у самого герцога Лейхтенбергского?

Пелагея Петровна удалилась, а Амалия из столовой перешла в гостиную. Через несколько секунд Соня растворила дверь, пропуская посетителя, который в этот ветреный весенний день зачем-то пожелал видеть баронессу Корф.

– Дмитрий Владимирович Бутурлин, исполняющий должность судебного следователя Царскосельского уезда, – отрекомендовался вновь прибывший. – Прошу прощения, госпожа баронесса, что позволил себе потревожить вас, но…

– Вы меня ничуть не потревожили, милостивый государь, – отозвалась Амалия, изучая своего гостя. Перед ней стоял высокий – на голову выше нее – темноволосый господин лет как будто тридцати на вид, а то и меньше. На следователя он походил примерно столько же, сколько на жандармского полковника, и отличался открытым лицом, располагающим к себе, ямочкой на подбородке и приятной улыбкой. Он казался обаятельным, милым и недалеким, и Амалия поймала себя на том, что ее так и тянет улыбнуться ему в ответ.

Что касается Бутурлина, то он увидел белокурую молодую даму в светлом платье, стоящую посреди просторной комнаты, обставленной белой резной французской мебелью и с толстым ковром на полу. Глаза у дамы были трудноуловимого золотистого оттенка, и в них то и дело вспыхивали загадочные искорки, которые, по правде говоря, немного смутили молодого следователя. Он бы предпочел иметь дело с обыкновенной аристократкой – какой-нибудь дамой средних лет с кислым выражением лица, одетой в дорогое темное платье обманчиво простого фасона и взирающей на всех сверху вниз.