Я был слабее физически и, надеюсь, чуточку разумнее. Но иногда я завидовал его бесшабашности, злости, наглости.

В нашей комнате стены обклеены хорошими обоями. Стояла нормальная оконная рама с двойными стеклами. Кроме тумбочек были еще разные встроенные ящички, антресоль, закрывающийся шкафчик для вещей и одежды при входе. Стояли две кровати, нормальный стол.

Колобок прямо с утреннего просчёта бежал к нам и падал на мою шконку.

Виталик оформлял документы на право работы за зоной. Жизнь налаживалась. Но возникла проблема. Вернее две.

Первая заключалась в том, что Колобка подстерегал Борисюк. В каждое его дежурство, Мишку по громкой связи вызывали на вахту и он долго стоял в клетке при ДПНК. До тех пор, пока я, либо Женька не приносили в надзорку пачку сигарет с фильтром. На третий или четвёртый раз я психанул:

— Мишаня, чего то дороговато обходится мне удовольствие каждый день видеть твоё лицо. Реши вопрос с мусорами.

— Как? — Спросил Колобок.

— Как, как! Напиши Борисюку заявление, что обязуешься докладывать ему всю информацию обо мне!

В общем эту проблему решили. Вторая была проще.

Днём, когда мужики уходили на работу, в отряде нужно было наводить порядок. Я не мог заставить своего семейника ползать с тряпкой.

Первую неделю Женька приводил мужичков, давал им чай, сигареты. Были в лагере такие, кто за плату не считал для себя зазорным работать на кого то. За несколько сигарет можно было найти человека на атас, для того, чтобы куда-нибудь сбегать, помыть полы или даже постирать бельё.

Но стояла необходимость обзавестись постоянным помощником.

Через неделю решили и эту проблему.

Зайдя в отряд я увидел молодого пацана, лет восемнадцати. Он стоял в проходе, где раньше жил Сеня. Рядом с его ботинками натекла лужа от растаявшего снега. Рома Аракелян, маленький носатый армянин, бил пацана по заднице тапком.

Рома, как и все кавказцы, отличался гипертрофированным самомнением.

Слыл человеком пьющим и нервным. Находясь на химии, по пьянке подрезал кого — то перочинным ножиком. Но несмотря на «бакланскую» статью считал себя в жопу блатным.

Я смотрел на молоденького зэка, испуганного, дрожащего с тонкими детскими губами. Дышал он нервно, затравлено, словно пойманный с сигаретой отличник.

— Последний раз спрашиваю, малой. В жопу дашь или мать продашь? — Вопрошал Аракелян.

Я подошёл, встал рядом.

— Беспределишь, Рома? Неужели не знаешь, — жопа не дается, мать не продается.

Ара удивился. — Эй! Чего лезешь в чужой базар?

Я пожал плечами — Смотри… Я предупредил…Узнает дядя Слава. Попадёшь в непонятное…Как Сеня.

Аракелян бросил тапок на пол, отвернулся к стене. Пробормотал на армянском:

— Лавит беране куннем.

Я пытаюсь найти правильные слова.

— Как тебя зовут?

— Владиииик! — Тянет отличник, готовый расплакаться.

— Никогда не позволяй своей жопе рассчитываться за то, что сделали твои руки и голова. — Я замолчал, соображая, как это лучше объяснить недорослю, подыскивая для этого более понятные и убедительные слова.

Мне хотелось многое сказать этому сопливому пацану, наверное только вчера оторвавшемуся от мамкиной сиськи. Но я знаю, что в зоне любое доброе дело, совершённое по доброте души, воспринимается с опаской: «С чего бы это? Чего ему от меня надо?»