Фердинан IV действительно оказался Бурбоном, и Алехан наконец остановил свой выбор на Пизе, одном из крупных некогда городов герцогства Тосканского, расположенном почти на самом берегу Лигурийского моря, в устье реки Арно. Как любознательному путешественнику ему, очевидно, сильно приглянулась Пизанская башня, против чего трудно было возразить. Кроме того, совсем рядом находился чудесный шумный портовый город Ливорно, гавань которого выглядела очень удобной как будущая стоянка русских кораблей (могли ведь Екатерина и Григорий Григорьевич Орлов продолжить российско-тосканскую коммерцию). К тому же герцог Леопольд, брат австрийского императора, оказался именно таким человеком, каким матушка рисовала в воображении сардинского короля. Короче, все устроилось, и Алехан с Федором могли теперь без помех любоваться знаменитой башней, обходить ее со всех сторон, а то и взбираться на самый верх, если только не боялись уронить. К сожалению, источники об этом ничего не сообщают.

Между тем, говорит Рюльер, некоторые из этих эмиссаров получили приказание возвратиться в Пелопоннес, чтобы объявить аборигенам о прибытии в ближайшее соседство к ним Алексея, посланного Богом и царицей (какой сарказм—Авт.) для освобождения Греции. Они были снабжены: для народа — книгой Папаз-оглы, для епископов—богатыми церковными одеяниями и для всех начальников—письмами Алексея и золотыми медалями с оттисками изображения императрицы, Все эти начальники получили право носить такие медали на шее как знаки чести. Но первой и главной целью этих эмиссаров было привезти с собой в Италию греческих депутатов, которые «после того, как увидят этого ниспосланного Богом (ну не может человек удержаться! —Авт.), возвратились бы в Пелопоннес, чтобы уверить своих сограждан в истинности обещаний императрицы».

Не все эмиссары и агенты, конечно, справлялись со своими трудными задачами. В частности, отправленные из Петербурга в Черногорию Эздемирович и Белич, а также «венецианский грек» Иван Иваныч Петушин вызвали неудовольствие Алехана, о чем тот не замедлил донести матушке в письме от 4 апреля. Одновременно через своего генеральс-адъютанта Ивана Крестенека он передал царице собственные предложения. Екатерина оправдывалась тем, что с началом войны «множество греков, сербин и прочие единоверные авантурьеры зачали соваться ко многим с планами, с проектами, с переговорами, и между ними, так сказать, брошенный подполковник Эздемирович показался лучшим». А Белич сказался приехавшим от Степана Малого[4], и этого обманщика и самозванца решили использовать, поскольку считали «весьма сильным». Я думаю, писала императрица, что и «грек Петушин в подобном казусе, то есть лучше его не нашли». Иначе говоря, Екатерина признавала, что «разведшкола» в Петербурге не справлялась со своими обязанностями. «Когда упражнялись здесь отправлением подобно сим слабых орудий, — продолжала матушка, — тогда приехал к нам Крестенек с вашими предложениями (он прибыл в Петербург около 5 мая. — Авт.), и тогда уже дело получило совсем иной вид и оборот (То-то! —