После он ещё несколько раз писал Вере. Писал о своих делах, о свалившейся на него должности мирового посредника, о всех неудобствах этой должности, о том, что перессорился со всем уездом, о том, что Маняша более всего любит «Руслана и Людмилу» и лошадей – совсем как он сам, – о том, что, если бы не дочь, то собрался бы зимой и покатил к Мишке под Иркутск – перевидаться… Вера отвечала ему ласково и просто, как брату, – и от этой дружеской ласки, сквозящей в косых строчках её писем, у Закатова остро сжималось сердце. Теперь уже всё между ними было ясно, просто – и безнадёжно. И вернуть ничего было нельзя. Да и незачем.

– И я по-прежнему требую, чтобы вы тоже уехали! Слышите, маменька, – я настаиваю! – князь Сергей Тоневицкий стукнул кулаком по крышке рояля, и тот обиженно загудел. Княгиня Вера спокойно подняла на пасынка глаза.

– Серёжа, ну как вы себя ведёте? Зачем долбить в рояль? Мне всё равно не страшно, а инструменту не на пользу.

– А по-моему, стоит испугаться! – буркнул Сергей. – Сами видите, что творится в уезде. И прекрасно понимаете, что я прав! Сами же отправили и Аннет, и Колю от греха подальше в Москву!

– Я бы и вас отправила с удовольствием, но вы ведь не послушаетесь…

– Разумеется, не послушаюсь! Ещё не хватало! Бросить Бобовины во время пахоты! И вас одну – с этими разбойниками! Выбрали время бунтовать, нечего сказать! Да ещё когда каждый час на счету! – Сергей сердито взъерошил обеими руками густые пепельные волосы и принялся мерить шагами залу. Весна 1862 года была ранней и дружной, с пахотой спешили, опасаясь, что пересохнет земля, и молодой хозяин огромного имения Бобовины только что вернулся с поля. Куртка Тоневицкого была измазана землёй, а в воротник мёртвой хваткой вцепился прошлогодний сухой репейник. Он колол Сергею шею, и молодой человек несколько раз досадливо встряхивал головой, но отчего-то не отцеплял колючий комок.

В дверь заглянуло круглое лицо горничной:

– Вера Николаевна, что с арештантом делать прикажете?

– Пошла вон, дура! – рявкнул Сергей, хватая с крышки рояля охотничий хлыст, и горничную как ветром сдуло. Хлыст полетел в стену, ударился о портрет покойного князя и свалился в ворох нот.

– Серж, прекратите немедля! – негромко, гневно приказала княгиня. – Что за несдержанность! Сколько раз я просила вас не кричать на людей!

– Да, право же, сил нет никаких!.. Нашла время соваться, курица… Да я, кажется, и хозяин здесь, маменька!

– Да. – подтвердила княгиня Вера. – К сожалению…

– К сожалению?! – резко развернувшись на каблуках, Тоневицкий в упор посмотрел на мачеху. – Не вы ли сами три года назад объявили, что в Бобовинах более не хозяйка, вознамерились съезжать в Москву, и мы с Колькой едва умолили вас здесь остаться? Не вы ли настояли на моей отставке в полку? Не вы ли передали мне всё хозяйство?

– По-моему, это естественно. Вы – совершеннолетний, Бобовины по завещанию вашего отца принадлежат вам, и я не считала себя вправе далее распоряжаться здесь. Понадеялась, что вы справитесь сами…

– … и я вас разочаровал. – с кривой усмешкой закончил Сергей.