Сегодня лес казался страшно далеким… Слева, за спиной, неприятно привлекло внимание скопище едва ли не черных шинелей. Чем была озабочена эта темная масса, что делала – осталось неясным. Впереди не видно было никого. Перед нами – открытое поле, полное свежего воздуха и простора. Пригнувшись, как огромный загнанный кабан, жадно поглощая расстояние, старшой быстро уходил вперед, моментами просто растворяясь в пожухлых кустах, росших вдоль межи. Как если бы почувствовав мой взгляд, он оглянулся и зло мотнул рукой в сторону: «За мной-то не увязывайся, идиот, – бери шире!», во всяком случае я понял так… дальше все пошло не так складно, как началось. Не успел я еще «взять шире», как за спиной слева, вроде досадуя, что мы уходим, нагло, громко вдогонку заколотил пулемет. Нырнул в борозду перевести дыхание и попытаться сообразить что к чему, и… – невероятно!!! – кого-то разрывало от смеха. Высунувшись из укрытия, увидел, что весь огромный провал черных шинелей, развернувшись по фронту, был необыкновенно возбужден: кто-то нарочито прощально махал рукой, как на вокзале отъезжающим, кто-то откровенно аплодировал, заходясь в коликах смеха, кто указывал тому, кто не смог пока углядеть нас, в общем, суматохи мы наделали порядком, успех был полнейшим, вплоть до криков «браво». Меня вдруг поразила мысль: «Почему это мрачное скопище шинелей у насыпи выглядит в нормальную человеческую величину? Они же должны быть крошечными, причудливо-лилипутскими, с трафаретно-четкими контурами, как те наивные коняги в хрустальной чистоте утреннего воздуха… или иллюзия, напомнившая игры детства, могла появляться лишь в минуту созерцания чьей-то чужой, посторонней опасности? Значит, сейчас кто-то неправильно ведет себя – они или я; они маленькими должны быть, необъемными и только казаться близко, а на самом-то деле должны быть далеко!»

…Свист, лязг, вой рикошета пуль оборвал ход этих размышлений. То место в насыпи, где перебегали, – кипело: пыль, щепы, пар, камни фонтаном летели, расползаясь уродливым черным пятном. И опять все стихло, оборвалось… со стороны леса долетело поблекшее эхо пулеметной настойчивости, и в малых паузах его опять четко донеслись… смех, восторженные крики, улюлюканье. Обалдев от непонимания – что же тут смешного? – вскочил и ринулся дальше, но тот же самый пулемет, развернувшись, должно быть, дал ясно понять, что веселье будет продолжено, правда, с одной лишь стороны. Нервная рябь разрывов разбросанно вспорола белизну снега, подтвердив серьезность намерений и высокий класс умельцев, решивших, должно быть, что по быстро уходящей мишени куда сподручней будет калибр покрупнее. Хохот и восторги трибун не унимались. Впереди темнел бурый бок борозды, и, перемахнув глубину ее с ходу, прорванным мешком валюсь на ее гребень. Уже падая, остро хлестнула досада: «Нехорошо лечу… вывернуться бы». Но ни ловкости, ни времени справиться с собой и инерцией не хватило… Ожог в плече… истошный вопль (так в голод ночью волки воют). Едва не синхронно с моим воплем по трибуне полыхнул многоголосый восторженный стон отчаяния, преувеличенного сострадания, и хохот с подбадривающими выкриками завершил мое сольное выступление.