– Да вот трясет, не знаю… озноб… от радости, что ты пришел и теперь линять будем и жить…

– Тебе-то куда еще линять, ты и так бледный и прозрачный, как студень.

– Кто, я?.. нет… я – так… я – червь, я – раб, я – это… все хорошо, линяем!!!

– Прежде чем линять, скидывай все, что намотал лишнего себе на шею, спину, червь, все мешать будет, горбатый же совсем.

– Кто, я?.. нет, это сутулюсь я, когда холодно, и это… мало во мне мяса… потому что я – царь, я – Бог и… это…

– !!!

Все как-то хорошо – хорошо и тихо смотрели на меня. Неожиданно связной вдруг переменился весь, досада промелькнула по его все еще возбужденному лицу, и хотя казалось дальше некуда, но он еще больше покраснел и глянул мне в глаза, дескать: «Прости, нашел на ком выместить свою боязнь!».

На мгновение все ушло и казалось – нет никакой опасности, обо всем вокруг забылось, как и о том, зачем он приполз сюда, и он, силясь улыбнуться, вымучил неловко прокисшее выражение лица, но уже миролюбиво и покойно спросил:

– Есть хочешь? – И со значением полез за пазуху.

Новенький стал вдруг мягким, уютным и своим, как тот неизвестный мне котенок за пазухой у Фомы-животновода, и то, что он полез за пазуху… за… за пазуху.

Боже мой! Боже мой…

Тогда я сразу и радостно отвечал на его доброе предложение:

– Кто, я?.. нет… нам бы слинять сейчас побыстрей, а там и поедим, и попьем… и первый предмет необходимости – мыло… Хочешь понюхать меня? Вот от шеи здесь лучше пахнет.

– Нет-нет, зачем это? Не потопаш – не полопаш, – бурчал он, уставясь в меня.

Но сейчас, через сорок с лишним лет, продолжая выстукивать на машинке о том, кто, что и как происходило тогда, – просто, легко, непроизвольно напечатал: Фома-животновод… Фомин! Фомин! Конечно же, никакой не Егоров. Я – ошибся, Фомин фамилия, Фомин, именно она, эта фамилия давала ту редкую возможность и желание сочетать, объединить эти два слова в единую кличку Фома-животновод. Да-да, вне всякого сомнения – именно Фомин.

Довольно долго сидел, добрыми чувствами провожая ту прекрасную минуту, подсказавшую так милостиво и просто, что могло навсегда затеряться в тайниках сознания. Там, выше, в черновике-рукописи, поправлять не стану – пусть останется ошибкой, которая так и осталась бы ошибкой, смело и уверенно выдаваемой мною за правду, за суть.

Очевидно, огонь на Могиле Неизвестного Солдата – это единственно возможная мудрая дань наших живых сердец памяти всем павшим ради справедливости, ради продолжения жизни на земле, ради нас, живущих ныне.

В общем, мы должны были спешить, но уходить сейчас просто так, оказывается, уже было поздно. Во всяком случае так решило теперь наше двойное начальство: туман поднялся – и все как на ладони, дать две внушительные, насыщенные автоматные очереди с четким перерывом между ними – просто так, по никому, с единственной лишь целью – заронить в сознание тех, за полотном, что мы будем и впредь резвиться, давать знать о себе, и что у нас полно патронов и всего чего хочешь, и поэтому мы не задумываясь тратим все налево и направо, лишь бы к нам не лезли, как когда-то по этому поводу сказывал наш светлейший князь Александр Невский. И после второй очереди, когда они уже привыкнут и будут ждать следующей демонстрации нашей мощи и бдительности, мы и намажем лыжи.