– Да поживее! Погода портится, а Убийца велел, чтобы к его приходу огонь в очаге разгорелся вовсю.

Я отвернулась и, продолжая сердито ворчать, стала подниматься по лестнице. В висках стучало. Я ждала, что они вот-вот придут в себя, но услышала только, как они, ворча, пытаются поймать кого-то из слуг.

Забредя сначала в тупик, а затем дважды оказавшись на волоске от опасности, попадая не в те комнаты, я проворно вылезла в окно в коридоре и прошла по выступу, достаточно широкому, чтобы меня не было видно снизу. Подглядывать через окна оказалось куда менее рискованно, чем отворять двери, и, спустя всего несколько окон, я увидела его.

Сначала меня поразила его неподвижность. Его профиль. Он, сутулясь, сидел в кресле, глядя в окно на противоположной стороне. Затаенный мрачный огонь во взгляде, встревоживший меня еще при нашем первом знакомстве, вновь заставил меня поежиться. Он дышал угрозой, этот взгляд, будто натянутый лук, нацеленный, готовый выпустить стрелу. Тот самый взгляд, из-за которого я тогда, в таверне, вздрогнула и чуть не уронила стопку тарелок. Даже отсюда, сбоку, мне видно было, как пронзительно холоден лед синих глаз – он мог рассечь надвое, словно меч. Не крестьянин, но и не принц. Это были глаза воина. Глаза, вскормленные властью. И все же прошлой ночью они излучали тепло для Каланты, когда она села рядом и что-то нашептывала ему на ухо. А потом светились интересом, когда Комизар задавал свои вопросы… подернулись туманом безразличия, когда я поцеловала Кадена.

Я припомнила, как впервые сумела рассмешить его, когда мы собирали ежевику в Каньоне Дьявола. Как мне было страшно сперва, и как смех совершенно преобразил его лицо. Как он преобразил меня. Я захотела услышать его смех сейчас, здесь… но мне нечего было предложить ему, ничего веселого или по крайней мере забавного.

Следовало бы сразу же окликнуть его, но, убедившись, что он жив и не страдает от голода и жажды, я вдруг смертельно захотела другого – хоть несколько мгновений смотреть на него вот так, оставаясь незамеченной, видеть его тем новым взглядом, который обрела только что. С каких еще сторон он может открыться, этот непостижимый принц?

Он барабанил пальцами по крашеному подлокотнику кресла, медленно и ритмично, будто считал что-то – часы, дни, а может людей, которые ему за все заплатят. Может даже, он думал обо мне. Да! Ты была вызовом и затруднением. Я вспомнила, сколько раз мы целовались с ним в Терравине. И каждый раз он знал, что я – та самая, что нарушила брачный договор между двумя королевствами. А раньше, еще до того, как мы целовались, сколько раз я смотрела на него затуманенными глазами в надежде, что он наконец меня поцелует. Ощущал ли он злорадство, чувствовал ли себя отмщенным, глядя, как я опираюсь на метлу, ловя каждое его слово? Дыни. Он сказал мне, что выращивает дыни. Истории, которые он выдумывал – вроде тех, что прошлой ночью рассказывал Комизару, – лились так гладко.

Я понимаю, твои чувства ко мне могли измениться.

Они и изменились, несомненно, вот только я не была уверена, как именно. Я даже не знала, как мне его теперь называть. Имя Рейф было так тесно связано с молодым человеком, которого я считала крестьянином. Как же я должна теперь к нему обращаться? Рейфферти? Джаксон? Ваше высочество?