– Миша, там в самом деле всё хорошо? – Лазарев успел поймать друга за рукав уже на пороге.

– Вася, не сходи с ума! Превосходно сейчас родит, и я тебя сразу же позову… Игнатьевна! Вот вовремя-то, давай, мой руки – и вперёд! И сними эту рвань, она грязная!

– Не беспокойтесь, Михайло Николаевич, разумеем! – шустрая, сухая старушонка сбросила в угол каторжный азям и юркнула впереди Иверзнева в операционную. Лазарев тяжело опустился на лавку и застыл. С улицы в дверь заглядывали любопытные физиономии.

Через полтора часа Меланья родила здорового и крепкого мальчика. За всё время родов она не издала ни одного крика и лишь сдавленно стонала в самые острые моменты. Лазарев за это время выкурил пачку папирос, выпил всю воду из ковша и сотню раз измерил шагами крошечную смотровую. Когда улыбающийся до ушей Михаил пригласил его зайти, солнце уже падало за заводские корпуса.

– Заходи, папаша, милости просим! Всё готово! Только недолго, не волнуй её! Через полчаса – шагом марш домой!

– Мишка, спасибо… – толко и успел вымолвить инженер, устремляясь через сени к «операционной». А Иверзнева уже во всё горло звали из смотровой: с завода принесли «жигана» из винницы, обварившегося кипятком.

Сейчас, поспешно одеваясь и с проклятиями отыскивая под кроватью валенок, Иверзнев думал только об одном: что-то не так с Меланьей… Но, выйдя на крыльцо, он увидел худенькую фигурку, завёрнутую с головой в дорогую лисью шубу. Шубу Иверзнев узнал: она принадлежала Лидии Лазаревой. Подняв свечу, он изумлённо всмотрелся в зарёванное личико под пушистым воротником.

– Господи – Пранька?! Что стряслось?

– Проше пана, пожалуйте к пани… Ради ж бога, пожалуйте поскорей! – губы горничной тряслись. Ни о чём больше не спрашивая, Михаил метнулся в дом за саквояжем.

На улице стеной валил снег. В белесой круговерти не было видно ни зги: лишь со стороны гауптвахты слабо проблёскивали жёлтые огоньки. «Не хватало только заблудиться посреди завода…» – подумал Иверзнев, отворачиваясь от ветра и стараясь не выпустить из виду фигурку Праньки. Вот впереди замаячил тёмный угол дома, распахнутая настежь дверь, на пороге которой уже нанесло целый сугроб. Пранька первой вбежала внутрь, снова кинулась навстречу Иверзневу – уже со свечой в руках.

– Проше пана…

В комнате было темно и неубрано. Чадно дымил оплывший огарок на столе, освещая какие-то вещи, смятые и брошенные на диван. В нос Иверзневу ударил знакомый кисловатый запах крови. Встревожившись, он кое-как сбросил валенки и поспешно прошёл к кровати у стены. Там, скорчившись в комок, лежала Лидия Орестовна.

Сначала Иверзневу показалось, что постель покрыта какой-то странной, чёрной простынёй. Но, бросив взгляд на бурые пятна на половицах, он сразу всё понял. И, перешагнув через ушат, до краёв наполненный тяжёлыми от крови тряпками, быстро наклонился к больной.

– Лидия Орестовна, вы слышите меня? Вы можете отвечать? Когда это началось? Отчего?

Лазарева не ответила. Она лежала с закрытыми глазами, бледная, страшно осунувшаяся: на мгновение Михаилу показалось, что женщина уже не дышит. Но, склонившись к её груди, он уловил слабое дыхание.