Эти мысли придают на некоторое время живости моим шагам. Я больше не злюсь на него. Тут же все мое многослойное одеяние и протест, который она подразумевает, кажется не к месту. Я сбрасываю рюкзак и раздеваюсь до пояса. На этой части склона ветер не такой свирепый, и даже при медленном темпе моих усилий достаточно для поддержания тепла. Я разделся — и это кажется небольшой победой. Если я и надену что-нибудь опять, то уж не из-за слов или действий Хофа. Безумен он или нет, это испытание — для меня. Дойду я до вершины или потерплю неудачу, зависит от меня.

Хоф идет, сцепив руки за спиной и сосредоточившись на каждом шаге вверх по тропе. До края вулканического кратера нам остается подниматься еще 762 м вверх, но с каждым шагом мы все ближе. На склоне небольшая ложбина, заслоняющая Кибо. Но я все равно оборачиваюсь — за нами в гору мчится какой-то смазанно-красный колобок. Он быстро нагоняет нас — два его шага, как один наш. Я рассказываю остальным. Мы прищурившись глядим вдаль и узнаем его. Это — Салим Хамис Нгони, один из самых молодых проводников в экспедиции. Как бы они там внизу ни спорили, его либо послали присматривать за нами, либо он пошел по собственной инициативе. Мы и остановились отдохнуть на груде скал, он добрался до нас через сорок пять минут.

Еды у нас собой немного, ведь мы не пополнили запасы в Кибо. Но я выуживаю из рюкзака два батончика гранолы. Бернаэтс распаковывает какой-то энергетический гель с лекарственным вкусом, и мы съедаем все это. Мы уже так высоко, что одновременно жевать и дышать тяжело. Каждый кусок пережевываемой пищи занимает место, которое можно было бы использовать для вдоха. У всех нас показатели содержания кислорода выше 90 %, за исключением Хамиса Нгони, у которого 70 %. Он не практиковал дыхание по методу Хофа. Мне интересно, неужели он и другие проводники так привыкли каждый месяц ходить в горы и поэтому чувствуют себя хорошо даже при недостатке кислорода.

У организма есть множество разных способов согревать себя, и точно так же у него есть и широкий спектр стратегий и техник для восполнения недостатка кислорода на большой высоте. Для меня же эффективным оказался метод дыхания. Наша четверка, выстроившись в ряд, продолжила подъем. Впереди идет Хамис Нгони. Время от времени ритм наших шагов убаюкивает меня, и я сбиваюсь с осознанного темпа дыхания. Я отвлекаюсь, и вдыхаю столько воздуха, сколько подсказывает сознание, забывая направлять свое дыхание. Тогда-то горняжка и проявляет себя. Все неуловимо меркнет, и кажется, что каждый шаг дается все труднее. Потом, понимая, что слабею, я выполняю тридцать частых вдохов, и все снова становится ярким так резко, словно я снял солнечные очки. Походка стала легкой, и у меня есть силы продолжать путь. На этой высоте гора заставляет меня остро осознать свое тело. Мне даже кажется, что я чувствую, как энергия от батончика гранолы циркулирует по организму, по мере того как митохондрии в клетках жадно поглощают сахара, отдавая животную силу мышц.

Мы миновали небольшую пещеру, а потом ровную площадку. После этого петляли, ощущая под ногами что-то вроде вулканического песка. Вытягивая шею, я различаю белое пятно снега вверху — значит, там кромка кратера. На самом деле точка Гилмана — это не самая вершина Килиманджаро, но именно здесь можно перевалить через гору и начать спуск по противоположному склону. До настоящей вершины, Ухуру, еще полтора часа хода по краю кратера и еще несколько сот метров подъема. Я, Хоф и Бернаэтс, все мы согласны, что для наших целей подойдет и точка Гилмана. Нам не нужно идти дальше, чтобы что-то себе доказать. Такой скромный плюс к нашим свершениям просто не стоит еще трех часов ходьбы туда и обратно. Как бы то ни было, когда я перевожу взгляд со снегов на темные тучи, которые начали окутывать вершину, расстояние до точки Гилмана вызывает головокружение. Я предпочитаю идти, опустив голову.