- Так исстари считали... - сказал он. - День государев. А почему? Чего ради? Ответь мне, цыган? Ответь? Успокой?! Зачем так?
Несмеянка больно сжал руку Сыча, ожидая ответа. Цыган попробовал опять отделаться шуткой:
- Спроси у воеводы. Он знает.
- Меньше всех знают воеводы. Человек создан не совою и не летучею мышью... И я говорю: им - ночь, а нам - день. Кто смеет отнять у нас день?
- Ах, какой же ты, право! - с досадой вырвал свою руку цыган. Бездомный ты бродяга, а так мудришь!
- Ну, прости! - примирительно произнес Несмеянка. - Не сердись на меня. Тебе большое спасибо. Спасибо за то, что атамана тянешь ты в Нижний... У нас, в мордовских местах, в Терюшеве, тоже есть паны... Давят людей и там... Тюрьма да могила - и там наш удел.
И тихо добавил на ухо Сычу:
- Умереть на родине потянуло. Утек из украинских полей... Люди те же, мученья те же, но хочется домой-таки. Решено! Вместе поплывем.
Сыч и Несмеянка с жадностью приблизили пригоршни с водой. А на востоке растекалась нежная, светлая улыбка небес, как бы по-матерински ободряя бездомную голь...
- Пойдем на бугор... Взгляни-ка... И-их ты!
Несмеянка за руку потянул Сыча на бугор. Сыч послушно побрел за ним. На глазах его сверкнули слезы.
Когда влезли, Сыч, пристально взглянув в лицо Несмеянки, спросил:
- Жена у тебя есть?
- Нет.
- А любовь?
Несмеянка задумался.
- Люблю я жизнь! Люблю я волю! Люблю родину!.. И нет у меня сильнее этой никакой любви.
Цыган вздохнул:
- А у меня...
Сыч не договорил, хитро посмотрев на Несмеянку.
II
Кремль притих.
Произошло событие, удивившее весь Нижний Новгород. При живом епископе, преемнике Питирима - Иоанне Первом (Дубинском) - в конце августа 1742 года в архиерейские покои внедрился другой, вновь назначенный Синодом, епископ - Димитрий Сеченов. Из Казани он был переведен на место Иоанна. Дубинский делал вид, будто он уходит добровольно, по болезни. И челобитную о том подал, смиренно испрашивая разрешения удалиться на покой в Печерский монастырь, невдалеке от Нижнего. Однако, милостиво оставленный новым архиереем в его доме, вознес благодарственную молитву господу богу за оставление в кремле, на покое, в архиерейском чине и уважении. Как истинный сын Святейшего Синода, отставленный иерарх скромно примирился с неожиданным положением кремлевского приживальщика.
Проходившие через кремль любопытные нередко видели его теперь в курятнике с набиркой в руках нежным голоском созывающего архиерейских кур и петухов.
Неожиданная смена иерархов породила уйму догадок и предположений среди посадских богомольцев, в душе склонявшихся на сторону низверженного епископа. При нем только ведь и вздохнули после порядков умершего четыре года назад архиепископа Питирима.
Сплетничали - якобы царица Елизавета была недовольна Иоанном. Будто он плохо боролся с язычниками, не в той степени, на которую вознес это дело покойный архиепископ Питирим. Царица сердилась на него еще якобы и за то, что он распустил духовенство, ослабил церковный и полицейский надзор за богомольцами. Какой толк из того, что он усердно занимался умерщвлением своей плоти и "носил железные вериги на чреслах своих", какой толк, что он "украшал себя святостью, великодушием, ангельским житием, простосердечием нрава, терпением и добротою"? Какая корысть петербургским духовным властям была и от того, что нижегородский наместник Синода проводил время "в стенаниях, в воздыханиях, в слезах, в плачах и рыданиях"?