Торговые люди, для которых Качалинская пристань - "золотое дно", подняли вой на весь Дон и Поволжье: разбойники-де мешают волочить с Волги товары на Качалинскую пристань, данью громадной обволакивают купцов, а не то грабят, сманивают-де бурлаков в свои шайки... И эти шесть десятков верст между Волгой и Доном пустуют и для торговли остаются неприступными... Теперь не раз поминали "покойного батюшку Петра Первого", задумавшего прорыть канал между Волгой и Доном.

Купцы, отказав ватаге Софрона в дальнейшей выплате дани, не жалея денег, пустились на подкуп бурлаков и голытьбы, и немало развелось среди бурлаков предательства. Стали доносить на разбойников. Атаман Качалинской станицы Сазонов, станичный писарь Попов и некоторые из казаков и казачек раньше вино пили вместе с ватажниками, получали от них подарки и даже сами водили людей на грабления, а теперь сторонятся, глядят косо, и трудно понять, что у них на уме. Ясно: готовятся к встрече московских полковников. Вот почему и осмелели купцы. По этой же причине приходится теперь и ночевать в степи. Каждый день того и жди - губернаторские сыщики с войском нагрянут.

Может ли ватага с ними бороться?

Сила начальства велика. Кто бодрствует, тот и царствует. Все в руках бояр. Губернатор знает что делает. И не зря он приказ дал своим воеводам: "Не гонись за простым вором, а лови атамана!" Понятно, что будет делать эта разноязычная толпа без него? Чует беду и их сердце. Ватажники кланяются в ноги ему, своему атаману, называя "батюшкой", моля слезно увести их отсюда на новые места: не о крови страдают они, а о покое, о вольной и сытной жизни.

Раздумывать уж тут нечего. Купцов теперь не сломишь. Другой дороги не предвидится. Нанявшись под видом бурлаков и работных людей на строгановские расшивы, можно с спокойным сердцем плыть вверх по Волге, никто не тронет.

При мысли о том, что он, покинувший столько лет назад Нижний, снова увидит его, снова будет жить в окрестных горах и лесах его, услышит благовест памятного ему Макарьевского монастыря, слезы выступили на глазах у атамана. Ведь там прошла его тяжкая молодость, там была разбита и навеки схоронена его первая любовь. Он снял свою казацкую барашковую шапку и усердно помолился о покойной своей невесте, девице Елизавете, обманутой Питиримом и замученной в церковных нижегородских застенках.

Степь тихо о чем-то шептала. О чем? "Э-эх, степь, велика ты лежишь, да гулять не велишь". Страшно подумать, - при всем своем величии в полной полицейской власти она, и, будучи верной подругой гулящих людей, теперь способна во всякую минуту предать их. А Волга?! Она спасала, поила и кормила в прошлые времена, утешала его в печалях, согревала верою в будущее! "Неужели и ты изменишь?!"

Софрон опустился на бугор, вдохнул в себя свежий прибрежный воздух, сохранивший запах разомлевшего за день песка, задумался. До него донесся бодрый голос Сыча:

Ведь мы ходим, братцы, не первый год,

Ведь мы пьем, едим на Волге все готовое,

Цветно платье носим припасенное.

Еще лих ли наш супостат-злодей,