Подыскали в лесу и места, куда прятаться, и обсудили, как жить там. Время теплое. Весна. Не страшно!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Юнгера трясла лихорадка, холодный пот катился градом. Разбитый отряд его собирался по одному человеку на поляну того самого леса, откуда так бодро выехал он на своем коне утром. Позор! Может быть, застрелиться? Но чем же он, Юнгер, виноват? Ведь никто же не знал сил противника! Даже сам губернатор. Даже епископ, имевший стычку с мордвой. И тот и другой говорили с презрением о мордве, считая ее ничтожным противником. Уж кто-кто, а епископ, потребовавший у губернатора военной помощи, должен был сказать, какие силы нужны для подавления мятежа. Один полковой командир оказался прав. Он твердил одно и то же: "Сия сарынь отчаяннее и храбрее солдат". Чем же теперь виноват он, Юнгер?! Может быть, тем, что он немец?! Да! Это самая страшная вина его теперь.
Юнгер позвал к себе своего верного ординарца и при свете горящей еловой лапы написал: "Высылайте подмогу! Бунтует не только мордва, но и старые закоренелые русские идолопоклонники, говор многих из них ярославский, суздальский, но не местный..."
- Лети! Прямо к губернатору!
Ординарец, убрав записку в карман, помчался по проселку в Нижний.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Печально провели эту ночь терюхане. Рыли ямы и хоронили в них убитых своих и солдат. Раненых перевязывали, отвозили в деревню. Выли женщины. Среди женщин была молчалива одна Мотя. Она ведь и сама устала, валилась с ног.
Несмеянка руководил отправкой раненых по деревням. Усердно помогал ему опытный в этих делах дьякон Никитин. Пусто как-то стало на душе у Сыча, у Хайридина и у других ватажников после того, как похоронили Рувима. Мотя нарвала цветов и усыпала ими место, где схоронили его... Иван Рогожа, проведя по струнам кайги, печально запел над его могилей:
Хоть с-под кустика приди да серым заюшком,
Из-под камушка явися серым горностаюшком,
Появись, приди, надежная головушка...
XXII
Губернатор и епископ собрали все силы, чтобы побороть мордву. Распространился слух, что терюхане, соединившись с бунтующими крестьянами и разбойниками, двинулись к Нижнему. Посадские начали прятать свое добро, чтобы не досталось бунтовщикам. Казанский губернатор писал Друцкому, что по распоряжению правительства он готовит облаву на "воров, засевших в Чертовом Городище". Жалобы Друцкого Сенату не прошли даром.
Обо всем этом стало известно атаману Заре на пути в керженские скиты, куда он отправился, чтобы всерьез поговорить со скитниками о письме Анфиногена. В Васильсурске на пристани проболтался пьяный губернаторский переписчик.
Михаил Заря задумчиво глядел на могучую Волгу, вдыхал в себя тепло и радость солнечного большеводья, орлиным взором окидывал высокие берега и сосны, склонившиеся над полой водой. Боевое сердце его наполнилось гордостью и отвагой... Губернаторские угрозы - для него не новость.
- А не согласятся старцы... не поднимут на Керженце своего голоса, как было при Петре, спустимся на низовье... Отдохнули там от нас воеводы. Напомним снова о себе. Не унывай, Вася. Чего губы надул? Поживем еще! Повоюем! - сказал он своему гребцу, темно-коричневому угрюмому иноку.