Один только Рувим не принимал участия в этой возне. На днях из Арзамаса бобыль Семен Трифонов приволок ему полный короб книг, которые Рувим и читал теперь целыми днями, а иногда, собрав около себя товарищей, читал и им. Они слушали его с большим вниманием.

И вот однажды вечером, когда он читал товарищам вслух "Повесть о Горе-Злочастии, и како Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин", в Оброчное, еле переводя дух, прибежал Семен Трифонов. Он рассказал обступившим его ватажникам, что епископ Сеченов сжег мордовское кладбище и что его чуть не убила мордва. Потом один монах натравил рыхловских мужиков на терюхан. Произошло кровопролитие. Несмеянка командовал мордвой.

"Ага! - загорелись глаза у Сыча. - Начинается!"

Семен Трифонов продолжал:

- Пойду я теперь в Рыхловку и пожурю деревенских, зачем послушали они монаха и пролили понапрасну мордовскую и свою кровь...

- Всех дураков не переучишь! - ухмыльнулся Сыч.

- Э-э, брат! Так нельзя говорить! - возразил ему Рувим. - Не знают они, что делают. Вот что.

Поднялся спор: кто ругал монаха, кто рыхловских мужиков, кто мордву. Больше всех горячился цыган. Он грозил перебить всех рыхловских вояк. Тогда Семен Трифонов укоризненно сказал ему:

- Мотри! Сердитый петух жирен не бывает. Мужика надо понимать. Я сам - крестьянин. Знаю.

Сыч посмотрел на Мотю и рассмеялся, но, увидев, что она не на его стороне, покорился, не стал больше спорить. Разговоры пошли о том, как понимать все происшедшее. И все согласились с Сычом, сказавшим, что это только "начало".

Семен Трифонов снова приготовился в путь. Его останавливали:

- Куда ты на ночь, борода? Еще разбойники убьют.

- Я сам разбойник, - сказал он с улыбкой, застегивая кафтан.

- Значит, решил?

- Да. Пойду. Ночью буду в Рыхловке. Время терять опасно.

XIX

В кремле, у острога под Ивановской башней, в маленькой каморке одноглазый с изрубленным лицом вратарь раздувал огонь.

Красный отблеск от печурки осветил в углу старуху. Настоящая ведьма, как в сказке: совиный нос, когти да глаза.

- Э-эх, и сердит же стал князь! - задумчиво сплюнул в печку вратарь.

- Чего там! Так и пыряет!.. Все плачут.

- Барская воля! Кого хошь пыряй!..

Старуха взяла сухими пальцами горячий уголь, поплевала - уголь зашипел. Бросила с сердцем на пол:

- Ишь, бычится!.. Не хочет покидать. У, окаянный!..

- Ты кого?

- Дьявола!.. Господи, изгони его. Мутит он нас.

- Брось, убогая! В тюрьме дьявол - хозяин. Не изгонишь.

Вратарь ехидно улыбнулся. Старуха замолчала. Кто-то заглянул в каморку, крикнув:

- Сидишь?

- Сижу.

- Огонь?!

- Дую.

И опять дверь захлопнулась.

- Кто такой?

- Сенька-сыщик... Фицера ковать будут...

- Фицера? Ай да батюшки!.. Да что же это?!

- Прикуси язык, тля! Не велено! Повесют!

- Ну?

- Вот те и ну! Сенька-сыщик не зря окольничает, нараз подслушает... И, понизив голос, вратарь сказал: - Сенька домотал. Ночью возьмут. Мотри, молчи!

- Человек - трава! - вздохнула старуха. - Растет - живет. Выдернут нет травы!

- И чего приехал? Холоп - в неволе у господина, а господин - у затей своих. На грех в Нижний его занесло. Чего бы не жить в Питере? Не как здесь.