Немногим из архиерейской свиты удалось сбежать с поля брани. Они спрятались в Рыхловке. Домоправительница Феоктиста сама встретила растрепанных, обливающихся кровью и потом чернецов.

- Епископа убивают! - простонал один из чернецов.

- Христову веру посрамляют! - вскрикнул другой.

Феоктиста собрала около дома всех дворовых и даже велела позвать мужиков из соседней деревни: "Чем больше, тем лучше!"

Когда мужики собрались, один из монахов вышел на крыльцо дома и заговорил рыдающим голосом, ударяя себя ладонью в грудь:

- Православные христиане! Что же это такое с нами творит мордва? Она уже не довольствуется служением своим идолам на виду у православных христиан! Она требует разрушения наших храмов, гонения на православное христианство... зрите!

Монах указал на окровавленных товарищей.

- Во время крестного хода мордва напала на нас, убила, многих ранила и разогнала прочих; осквернила наши святыни и едва не кончила и самого епископа преосвященного Димитрия!.. Доколе же мы будем терпеть толикое беззаконие?! И не повелевает ли нам христианский долг выступить на защиту нашей православной церкви, издавна гонимой язычниками, иудеями и басурманами!

Сам монах не ожидал того, какое действие произвели его слова на людей. Не успел он кончить, как в толпе крестьян поднялся невообразимый галдеж. Мужики размахивали кулаками, кричали, ругались; бабы завыли, стали метаться; многие забились в рыданиях, падая на плечо одна другой. Заплакал и сам монах, надрывно вскрикивая: "Братцы!.. Братцы!.. Что нам делать?! Господи!"

И откуда у него столько слез появилось?

Через несколько минут вся толпа разъяренных крестьян, вооруженная вилами, ножами, топорами и бердышами, выданными им Феоктистой из запасов Рыхловского, двинулась по дороге к Сарлеям, куда, по словам бежавших чернецов, направилась мордва в погоне за епископом.

Во главе этой пестрой ожесточенной толпы отважно шествовал сам монах, держа в руках ружье. Феоктиста его не пускала, советовала остаться дома, но он сослался на то, что без него мужики "могут передумать". Опасно одних пускать с дубьем. Кто их знает! Отпустив его, Феоктиста стала готовить ужин. Монах ей очень понравился. Высокий, здоровый, а главное - смелый, горячий. Она взяла с него слово, что он вернется к ней.

Ночь надвигалась на поля и рощи, но это не останавливало рыхловских крестьян. Столкнулись недалеко от деревни Сарлеи. Туча стрел понеслась в рыхловских крестьян после ружейных выстрелов с их стороны. Монах был удивлен до крайности. Он думал, что, услыхав ружейные выстрелы, мордва сразу разбежится и ее придется гнать, бить в спину и уничтожать, но не тут-то было! Мордва, наполняя тишину дикими негодующими криками, вместо того чтобы отступить, сама перешла в жестокую атаку. Мужики возмутились. Монах вопил за их спиной: "Злодеи! Осквернили наши святыни, побили наше духовенство, а теперь бьют вас ни в чем неповинных, бьют дубьем, да со стрелами! Ах гады!"

Разъяренные, неудержимо ринулись рыхловские крестьяне на мордву. Сам монах даже перепугался страшных лиц их и зверской ругани. Он подался в самый тыл своего войска, обдумывая на всякий случай способы к бегству. "Надо бы было лошадь захватить!" - всполошился он в самый разгар боя, спрятавшись за стволом громадного дуба. Отсюда он вдруг увидел прославившегося по Терюшевской волости своей злобой к Оранскому монастырю Несмеянку Кривова, бесстрашно шедшего с саблей в руке впереди мордвы. Рядом с ним, размахивая громадным бердышом, шел другой смутьян, глава недавно бунтовавших дальнеконстантиновских мужиков, здоровенный дядя, Семен Трифонов. Он хорошо известен Оранским монахам - приходил жаловаться на старца Варнаву, якобы отбившего у него жену.