Тем временем спустился Мёрчисон. Он переоделся в серые фланелевые брюки и зеленый с черным твидовый пиджак.

– Ах, жизнь на природе, вдали от шума городского! – воскликнул он, излучая удовольствие. Тут он заметил на противоположной стене “Красные стулья” и направился к ним, чтобы рассмотреть как следует. – Да, это шедевр… Подлинный Дерватт!

Это правда, подумал Том, и волна гордости охватила его, что, на его взгляд, было немного глупо.

– Да, я люблю эту картину, – сказал он.

– Я слышал о ней, если мне не изменяет память. Название звучит знакомо. Поздравляю вас, Том.

– А вот “Человек в кресле”, – кивнул Том на противоположную стену.

– Ага, – произнес Мёрчисон уже совсем другим тоном и подошел поближе. Том заметил, как вся его высокая, плотная фигура сосредоточенно напряглась. – Сколько ей лет?

– Приблизительно четыре года, – ответил Том абсолютно правдиво.

– Простите за нескромный вопрос: сколько вы за нее заплатили?

– Четыре тысячи фунтов. Еще до девальвации. – В долларах примерно одиннадцать тысяч двести.

– Мне очень нравится, – кивнул Мёрчисон. – И видите, тот же фиолетовый цвет. Правда, немного, но смотрите сами. – Он указал на нижнюю часть кресла. Картина висела высоко, и камин мешал Мёрчисону дотянуться до нее, но Том все равно понимал, какой именно фиолетовый мазок он имеет в виду. – Чистый кобальт фиолетовый. – Мёрчисон вернулся к “Красным стульям” и стал разглядывать картину с расстояния в десять дюймов. – И тут она же, а картина гораздо старше.

– Так вы думаете, “Человек в кресле” – подделка?

– Да. Как и мои “Часы”. Другое качество. С “Красными стульями” не сравнить. Качество – это свойство, которое не определишь с помощью микроскопа. Но оно чувствуется в картине со всей несомненностью. И так же несомненно, что здесь чистый кобальт.

– Но это может означать, – возразил Том невозмутимо, – что Дерватт попеременно использует чистый кобальт и ту смесь, о которой вы говорили.

Мёрчисон, нахмурившись, покачал головой.

– Я так не думаю.

Мадам Аннет вкатила сервировочный столик с чайными принадлежностями. Одно из колес слегка поскрипывало.

– Voila le the [22], мсье Тоом.

Мадам Аннет приготовила к чаю плоские пирожные с коричневой глазурью. Они были еще теплые и издавали запах ванили, похожий на аромат роз. Том разлил чай.

Мёрчисон опустился на диван. Казалось, он даже не заметил, как входила и выходила мадам Аннет. Он, как зачарованный, не отрываясь смотрел на “Человека в кресле”. Затем он перевел взгляд на Тома, поморгал, улыбнулся, и лицо его опять приняло приветливое выражение.

– Вы мне, наверное, не верите. Это ваше право.

– Я не знаю, что сказать. Что касается качества, то я действительно не вижу разницы. Может быть, я недостаточно в этом разбираюсь. Если вы покажете свою картину эксперту, то я доверюсь его мнению. Кстати, можете взять в Лондон и “Человека в кресле”, если хотите.

– Да, разумеется, я хотел бы. Я дам вам расписку и даже застрахую ее для вас, – добавил Мёрчисон со смехом.

– Об этом можете не беспокоиться. Она застрахована.

За чаем Мёрчисон стал расспрашивать Тома об Элоизе – чем она занимается, есть ли у них дети. Детей нет. Элоизе двадцать пять лет. Нет, Том не думал, что иметь дело с француженками труднее, чем с другими женщинами, но они твердо знают, что к ним следует относиться с уважением. Эта тема быстро иссякла, поскольку каждая женщина хочет, чтобы к ней относились с уважением, и хотя Том знал Элоизу очень хорошо, он не мог выразить словами, чем она отличается в этом отношении от всех других.