Когда «Камчатка» находилась в нескольких милях от залива, ее окружило множество лодок с овайгийцами, из которых одни привезли на продажу овощи и плоды, другие вышли навстречу шлюпу от нечего делать, просто, чтобы поглазеть на чужеземцев. Одеты они были по-европейски, но так, словно каждый костюм приходился на двоих: один щеголял в штанах без рубашки, а другой — в рубашке, но без штанов.

Лицом и телосложением это был народ красивый и статный.

Окружив шлюп, они что-то кричали, сверкал белизной зубов, смеялись, махали руками. Видно было, что природа для жителей этих островов была ласковой матерью, а не мачехой.

На одной из подплывших лодок находился рослый овайгиец, одетый в штаны, рубашку и даже с английской шляпой на голове.

У него был важный вид, несмотря на то, что его костюм состоял всего-навсего из пары нижнего белья.

Едва этот овайгиец вступил на палубу, как без дальних околичностей сел на корточки, вытащил из карманов с полдюжины грязных тряпиц я, извлекши из них какие-то бумажки, подал их Головнину.

То были письменные отзывы командиров различных военных и торговых судов, заходивших в Каракекуа. Почти все они представляли его как сведущего лоцмана для здешнего залива, как искусного пловца и водолаза и... как проворного и хитрого плута, который никогда ничего не крадет, доколе не уверится в успехе, и потому советовали его остерегаться. О таковом свидетельстве наивный овайгиец, не умея читать ни на одном языке, даже и не предполагал.

Василий Михайлович долго над этим смеялся.

В залив пришлось втягиваться при помощи буксирных шлюпок, при этом овайгийский лоцман указал место для якорной стоянки, куда Головнин и сам правил, полагаясь на указания путешественника Ванкувера, посещавшего эти места.

Вскоре настала ночь, тихая, звездная, ласковая.

На замолкшем берегу не светилось ни одного огня, и он казался бы необитаемым, если бы там до самой зари не лаяли собаки.

Спать на «Камчатке» никому не хотелось. Столь заманчивой и таинственной казалась эта страна, о которой так много было прочитано, что все с нетерпением ждали утра, чтобы съехать на берег.

Среди бодрствующих первым был сам Головнин, который не мог не волноваться: ведь здесь, где-то в нескольких кабельтовых от его шлюпа, находится то самое место, где был убит Кук. На том самом месте, где находится «Камчатка», клали якоря суда его экспедиции. Отсюда Кук я отправился на берег, чтобы наказать островитян, угнавших ночью одну из его шлюпок, и тут погиб, ибо не рассчитал того, что имеет дело хотя и с людоедами, но уже знающими, что ружье белого человека после выстрела не страшно, доколе его снова не зарядят.

Ранним задумчивым утром, когда море в заливе было спокойно, как пруд, и отражало в себе с одинаковой четкостью и облака неба и пестрые наряды толпившихся у воды жителей острова, в воздух был совершенно прозрачен, на «Камчатке» подняли флаг и ударили из пушка.

Это послужило сигналом для толпившихся на берегу жителей, что можно начинать торг. Многочисленные лодки направились к судну, и скоро эта веселая, шумная флотилия окружила его со всех сторон.