Под одежду забирается холод, проникает под кожу, сковывая грудь, и я отчетливо осознаю, что не могу больше находиться в его квартире. Андрей, возможно, изменяет мне, тогда что мне здесь делать? Я влетаю в ванную, громко шарахнув дверью, забираю крем и зубную щетку и запихиваю их в сумку, содержимое которой собиралась этим вечером любовно раскладывать на полках. В груди болит и тянет, хочется рухнуть на пол и выть, но я уговариваю себя потерпеть до того, как я вернусь домой. 

Когда я покидаю квартиру Андрея, я почти слышу под подошвами кроссовок хруст своих разбившихся детских надежд. Обнимаю руками руль, но тронуться с места не решаюсь. Перед глазами все дрожит и расплывается, зубы стучат друг об друга, и кажется, что в этом состоянии я буду пребывать вечность. Первые всхлипывания скручивают тело так сильно, что я сгибаюсь пополам, упираясь лбом в эмблему на руле. Вторая их волна высушивает легкие, отчего в горле начинает першить, третья заставляет содрогаться в конвульсиях. С соседнего сиденья раздается телефонный звонок — та мелодия, которую я поставила на Андрея. При ее звуке моя истерика усиливается. Как я буду жить, если весь этот кошмар станет явью? Смогу ли когда-нибудь вновь почувствовать себя настолько счастливой? Нужно ответить, но сейчас я слишком слаба, чтобы разговаривать. Пока еще остается шанс, что все это неправда, хотя бы сегодня я хочу уснуть в неведении.

Андрей

— Куда едем, Андрей Вячеславович? — пристегнув ремень безопасности, Петр вопросительно смотрит на меня в зеркало заднего вида.

Я дожидаюсь, пока в трубке пройдет очередной бесполезный гудок и возвращаю телефон в карман.

— На Лесную.

С уверенностью могу сказать, что сейчас я зол. Два перелета, четыре часа сна, бесконечные звонки и переговоры — я, блядь, мечтал поскорее добраться до квартиры и завалиться спать, а вместо этого еду к ней. Положить бы хер на ее детские выходки и дождаться, пока сама объявится, — Варламов сказал, что на работе она была, значит, за здоровье и безопасность волноваться не приходится. Но не могу, никак не могу. Черт знает, что за компот творится в голове у рассудительной Яны, но выяснить необходимо прежде всего для личного спокойствия. Нет, все-таки двадцать лет есть двадцать. Ну что ей стоит трубку снять и лишить нас обоих головняков? И я тоже хорош: ведусь ведь как пацан. 

Как только мы останавливаемся во дворе у Яны, я первым делом нахожу глазами ее «Кайен». Стоит на месте, значит, дома. Но и тут меня ожидает сюрприз, потом что скрипучий голос консьержа в домофоне сообщает, что Яна Семеновна минут десять назад куда-то изволила выйти. Я бросаю взгляд на часы: начало одиннадцатого. Куда можно идти в такое время?

Выматерившись сквозь зубы, возвращаюсь в машину с намерением сказать Петру, чтобы разворачивался к дому, но в итоге откидываюсь на сиденье и смотрю на ее окна. Дожил, блядь. Ромео сорокалетний. Что вообще могло произойти такого, чтобы ее переклинило? В рабочих отношениях все куда проще и понятнее: начинает кто-то мозги делать — прекращаешь с ним сотрудничать. А с ней как? Я будто по рукам и ногам связан. Прав был Серега — с привязанностями вся рациональность исчезает.