Муж, дети, удобная жизнь в многоэтажном доме ее утешили, прояснили рассудок. Иногда она по-прежнему бормотала странное и ритуалы свои в доме все-таки установила — с солью на порог и прикармливанием домового, но полоумной уже не казалась. А к старости успокоилась окончательно и Кате стояновские истории уже как сказки рассказывала — и про лихо, которое на горе плясало, и про беленьких, которые с реки зовут, про колдунов и банницу-обдериху. Даже про Полудницу обиженную рассказала, а Катя слушала, замерев от восторженного ужаса.

Неудивительно, что в институте Катя увлеклась фольклором и знала такие подробности бытования мифических тварей, что преподаватель ее отметил и пригласил в аспирантуру. Катя решила представить во вступительной работе свежий фольклор, ею лично в Стоянове собранный. На бабушкиной малой родине она никогда прежде не бывала, но знала о ней уже столько, что с закрытыми глазами любой дом бы нашла — и где подменыша растили, и где последняя шептунья жила. И с людьми тамошними, думала молоденькая и глупая Катя, она сразу дружбу заведет, ведь знакома уже заочно. Договорится, улестит, и расскажут-напоют ей на диктофон столько, что знай расшифровывай.

Как услышала ветхая Серафима, что Катя в Стояново собралась, метнулась к ней, стиснула почти бесплотными руками:

— Не смей!

Катя стояла и хлопала ресницами. Никогда она тихую, больную бабушку такой не видела. А бабушка разглядывала ее в упор, с тревожной жадностью. Тонкое, иконописное лицо Серафимы бледнело, каменело, а потом глаза вдруг расширились и остановились, точно она искала во внучке что-то и вот нашла.

— Баба огненная! — вскрикнула она и наотмашь ударила Катю по лицу беспалой рукой, в кровь разбив ей губы кольцом, покойной Танькой подаренным.

Когда на шум прибежал отец, Серафима уже разгромила половину кухни. Била тарелки, метала в рыдающую в углу внучку горшки с геранью и ревела, как бесноватая:

— Первый перст мой! Обещала! Обманула! Баба огненная!

Кате пришлось идти в травмпункт, где ей аккуратно залатали разорванный правый уголок рта. Со временем не осталось ни рубца, ни шовчика. Но массивное кольцо что-то там повредило, и, когда Катя силилась улыбнуться, уголок сползал вниз.

А Серафима после кухонного дебоша навсегда впала в безумие, определенное участковым врачом как старческая деменция. Снова она говорила неизвестно с кем и непонятно чего пугалась, просила зашторить окна, потому что «эти подглядывают». Катю Серафима будто возненавидела, та к ней в комнату не могла зайти, сразу поднимался страшный крик. Потом бабушка понемногу затихла, всех перестала узнавать и лежала, уставившись в потолок пустыми глазами.

Потрясенная Катя в аспирантуру поступать не стала и в Стояново не поехала. Она тоже затихла, стала нелюдимой, сидела целыми днями дома, читала в интернете статьи по психиатрии, которые подтверждали: да, сумасшествие в любой форме можно унаследовать и часто оно перепрыгивает через поколение, минуя детей и обрушиваясь на внуков. О чем же ты думал, злилась Катя на покойного деда, зачем поехал в это проклятое село, женился на шизофреничке… Потому что она видела: когда бабушка высматривала что-то в ее лице и вдруг как будто нашла, глаза Серафимины вспыхнули слепящим белым огнем.