— Я смотрю! — выдохнул он.

Каменные дома кончились, карета закачалась на ухабах липкой мостовой, вдоль неширокой улицы Прекрасной решётки,[42] зажатой двумя рядами ветхих фахверковых домов. Их чёрные балки были источены червями, угловые башенки нависали над перекрёстками, а сама улочка напоминала сырое, вонючее ущелье, куда солнце заглядывает разве что в полдень. Затейливые вывески лавчонок и харчевен нависали поперёк проезда, зазывая, обещая, хвалясь. Раз за разом жители опорожняли свои «ночные вазы», выплёскивая их смердевшее содержимое прямо на улицу…

— Ну как тебе XVII век? — поинтересовался Сухов.

— Шикарно! — отозвался впечатлённый Акимов.

С улицы Львов святого Павла карета вывернула к Сене и проехала вдоль реки, направляясь к набережной Железного Лома. Сена плавно несла к морю чёрно-зелёные воды. На реке было тесно — лодчонки, привязанные к кольям, колыхались на слабой волне у самого берега; маленькие галеры, загребая чередой вёсел, медленно поднимались против течения, обгоняя барки, гружённые зерном, сеном, дровами, навозом.

Их тащили лошади, уныло шагая по «пляжу», заваленному конскими яблоками, а те судёнышки, что уже достигли пункта назначения, причалив к гулким пристаням, неспешно разгружались чумазыми поденщиками. Пышнотелые торговки расхаживали тут же, голося:

— Гу-уся! Кому гу-уся!

— Маслице свеженькое! Отдам по десять су за фунт! Молочко парное!

— Капуста, редиска! Лучок! Огу-урчики! Две дюжины огурцов всего за один ливр и три су!

— Пирожки-и! Пирожки горячие!

— Яички! Яички кому! По четырнадцать денье!

Мужики виду мятого чуть ли не в окна кареты заглядывали, сипло выкрикивая:

— Крыс травим! Мышей и крыс!

— Трубы чистим!

— А вот шкуры овечьи! Шкуры овечьи!

— Уголька кому, дровишек!

— Сеном торгуем, сеном! Травинка к травинке, соломинка к соломинке!

Впечатлённый Виктор их как будто не замечал — он глаз оторвать не мог от двуглавого собора на острове.

— Нотр Дам де Пари… — бормотал Акимов.

Угрюмоватый собор Парижской Богоматери величаво возносил свои башни к пасмурному небу, обещавшему дождь. В том Париже, где над крышами рэкетирует шпиль Эйфелевой башни, Нотр-Дам смотрелся несколько чужеродным телом, никак не связанным с автомобильной каруселью. Но здесь собор был на своем месте, плоть от плоти города, послед древних трудов и помышлений.

Олег приоткрыл дверцу, отмахиваясь от назойливых торгашей, и крикнул Быкову:

— Яр! Сейчас будет мост Нотр-Дам — дуй мимо, к Новому! А то заплутаем!

— Понял!

Упряжка лошадей вынесла карету к Новому мосту, соединившему берега Сены с островом Сите. «Попаданцам» из будущего мост казался самым обычным, но современниками он воспринимался как потрясение основ. Во-первых, на Новом мосту запрещено было строить дома, чтобы не загораживать вид на реку, во-вторых, на нём установили конную статую Генриха IV, да ещё и насосную станцию, прозванную Самаритянкой,[43] а в-третьих, по бокам моста проложили тротуары. Здесь, вознесённые над тёмными, холодными волнами, вели свой изысканный торг книгоноши, а под сырыми сводами моста принимали иные заказы — прирезать кого или обокрасть.