Я пробормотал наобум:
— Понимаю.
— Она в ужасном состоянии. — Мадам Галлар снова бросила на меня взгляд, одновременно недоверчивый и умоляющий. — Я очень рассчитываю на вас.
— Как я могу помочь? — спросила я.
Слова слетали у меня с языка, но я не вкладывала в них никакого смысла, я не понимала и те, которые доносились до моего слуха, в голове у меня стояли грохот и мрак.
— Отвлеките ее, поговорите о чем-нибудь, что ее интересует. А потом, если представится случай, образумьте ее. Боюсь, как бы она не заболела. Но сама не могу с ней поговорить.
Она явно была встревожена и подавлена, но я ей не сочувствовала, наоборот, я возненавидела ее в тот момент.
— Постараюсь, — пробормотала я сквозь зубы.
Лошадь бежала рысью по аллее из красных дубов и наконец остановилась у большого особняка, увитого диким виноградом, — я видела его фотографию у Андре на камине. Теперь понятно, почему она так любила Бетари и прогулки верхом, о чем думала, когда у нее туманился взгляд.
— Здравствуйте!
По ступенькам крыльца спускалась улыбающаяся Андре. На ней было белое платье и зеленое ожерелье, стриженые волосы блестели как шлем; она выглядела настоящей взрослой девушкой, и я вдруг подумала, что она очень хорошенькая. Это была совершенно нелепая мысль, мы не придавали никакого значения красоте.
— Сильви, вероятно, хочется привести себя в порядок, а потом спускайтесь к ужину, — сказала мадам Галлар.
Я последовала за Андре через вестибюль, где пахло крем-брюле, свеженатертым полом и старым чердаком; ворковали горлицы, кто-то играл на рояле. Мы поднялись по лестнице, и Андре открыла одну из дверей:
— Мама поселила вас ко мне в комнату.
В комнате стояла широкая кровать под балдахином с витыми столбиками, а в другом углу — узкий диван. Как бы я обрадовалась еще час назад, что буду жить в одной комнате с Андре! Но я входила сюда с тяжелым сердцем: мадам Галлар использовала меня — для чего? Чтобы заслужить прощение Андре? Чтобы ее развлечь? Чтобы за ней следить? Чего она, собственно, боится?
Андре подошла к окну.
— В ясную погоду отсюда видны Пиренеи, — сообщила она равнодушно.
Начинало темнеть, погода не была ясной. Я умылась и поправила прическу, вяло рассказывая о своей поездке. Я впервые в жизни одна ехала на поезде, это было настоящее приключение, но больше ничего интересного я сказать о нем не смогла.
— Вам стоило бы подстричься, — заметила Андре.
— Мама против.
Мама считала, что стрижка — это дурной тон, и я закалывала шпильками унылый пучок на затылке.
— Пойдемте вниз, я покажу вам библиотеку, — сказала Андре.
Кто-то по-прежнему играл на рояле, пели дети, дом был полон звуков: звон посуды, топот ног. Я вошла в библиотеку: полные комплекты журнала «Ревю де дё монд»[10] начиная с самого первого номера, книги Луи Вейо, Монталамбера, проповеди Лакордера, речи графа де Мена, весь Жозеф де Местр; на маленьких круглых столиках портреты мужчин с бакенбардами и бородатых старцев — предков Андре, все они были воинствующими католиками.
И хотя они давно умерли, чувствовалось, что здесь они у себя дома. Зато Андре в окружении этих суровых господ выглядела чужой — слишком юной, слишком хрупкой и, главное, слишком живой.